Но такие примерные люди действуют на подобных им заразительно, поэтому Полезнов - человек уже лет пятидесяти, но очень крепко сбитый, в русой бороде и голове пока еще без седин - был тоже себе на уме, и Табунов знал о нем, что он, поздно женившийся на такой, которая почти вдвое была его моложе, свирепо копит деньгу, чтобы от него отколоться и завести свое дело, причем не бакалейное, а мучное: меньше хлопот.

Насчет того, что он тридцать лет был приказчиком, Табунов несколько перехватил: приказчиком Полезнов сделался после того, как отбыл солдатскую службу в пехотном полку, а женился в сорок пять лет, когда уж не могли больше взять его даже в ополчение.

Когда он говорил своему хозяину: "Я, Максим Андреич, несмотря что не особо грамотный, а все-таки правильную линию жизни имею", - Табунов соглашался: "Против этого ничего тебе не говорю: ты - аккуратист".

Так они действовали долгие годы рядом, в общем больше довольные друг другом, чем недовольные, а главное, очень хорошо понимавшие один другого и одинаково толково умевшие разбираться во всем, что касалось сахара, чая, сыра, мыла, свечей, керосина, перца, лаврового листа, риса, ветчины, колбасы, копченой кефали и прочего, чем была наполнена бакалейная лавка на Пушкинской улице и что было необходимо, как воздух, всем в окружности.

Сознавать, что ты необходим для многих, может быть, для целой тысячи человек, - это ли не гордое сознание? И хозяин и старший приказчик знали себе цену.

Это придавало им самим вес и тогда, когда рассуждали они о разных разностях, случавшихся в мире. Оба степенные, - Табунов лет на двенадцать был старше Полезнова, - они рассуждали довольно спокойно на темы высшей политики, заражаясь этим спокойствием от старого отставного генерала Комарова, редактора-издателя газеты "Свет".

Спокойствие не покинуло их и тогда, когда узнали они об убийстве эрцгерцога в Сараеве. У Табунова появилось даже вольномыслие: вместо "эрцгерцог" он начал говорить "эрц-герц-перц" раздельно и выразительно и сербов, Принципа и Габриновича, не осуждал.

Догадки о том, что вдруг из-за этого может разыграться война, доходили и до него, конечно, но он энергично отмахивался от них руками:

– Из-за какого-то эрц-перца война, - что вы-с! Теперь не прежнее время.

Полезнов, как бывший унтер, считавший себя особенно сведущим в вопросах войны и мира, даже позволял себе усмехаться свысока, когда слышал что-нибудь о возможных военных действиях, и говорил, крутя головой:

– Сами не знают, что болтают! Разве из-за одного человека, - ну, пускай из-за двух, если жену его тоже считать, - войну начинать можно?.. Войну начинать - это же очень много соображения надо иметь... Как-нибудь войну весть, шаля-валя, - мы уж по японцу знаем, - теперь неприятель не дозволит, а чтобы как следует - это ума много надо иметь, и денег опять же много, и людей много, и лошадей на войне много должно погибнуть. И войско корми зря, может, год, может, два, а то и побольше... Своим чередом людей, лошадей дома от дела оторвешь, значит, дело должно погибать, - что поля, что торговля, все!.. Тут тебе мобилизация, тут реквизация, ну да-а! Вся чисто жизнь наша должна тогда колесом под гору скакать!

– Это у нас так, - поддерживал Полезнова Табунов, - а в других разных странах не один черт? Там небось образованных, понимающих людей побольше нашего, какие в котелках ходят... Там небось и мужик ходит - брюки навыпуск да в котелке, так что его в праздник и от барина не отличишь... Говорится: Ев-ро-па, а что же ты думаешь, в Европе турки, что ли, живут? Небось немец тоже свой расчет имеет: чем ему с большой горячки под пули лезть, он себе лучше хладнокровным манером колбасу с капустой наворачивать будет да пивом запивать, - вот что, а то "война-а!.."

Очень устойчиво все было в обиходе торговли Табунова: в лавке пахло лимоном из Европы, "колониальными" товарами, как перец, гвоздика, корица, отечественной ветчиной и воблой - с давних, молодых лет привычные запахи; в лавке была чистота: приказчики ходили в белых фартуках, пол раза три в день поливался из чайника и подметался; в лавке царила вежливость: Табунов требовал, чтобы к каждому покупателю, кто бы он ни был, раз он вошел, обращались с вопросом: "Чего прикажете-с?" И вдруг, - представить только, прыжок в какую-то неизвестность из таких размеренных границ!

Но однажды зашел мимоходом в лавку один из самых почетных покупателей, которым стремительно подставлялся стул, - старый Невредимов, - и сказал, едва успев поздороваться с Табуновым, голосом очень встревоженным:

– Что такое значит, а? Не выдают золотом в банке!.. "Извольте, говорят, получить бумажками!"

– Неужто не выдают?
– так и присел от изумления Табунов.
– Никому не выдают?

– Понятно, никому, в том-то и дело!
– даже обиделся Невредимов такому вопросу.

Табунов тихонько присвистнул и поглядел на Полезнова.

– Вчерашний день выдавали, - я сам получал, - сказал Полезнов.

– Гм, "вчерашний"! Говорится: "Ищи вчерашнего дня", - закивал головой, явно волнуясь, Невредимов.
– Вчера выдавали, а сегодня строгий приказ: никому ни одной монетки!

Это было на восьмой день после того, как появились первые телеграммы легкомысленно-розового цвета. Новость показалась Табунову до того нелепой, что он спросил:

– А вы, Петр Афанасьич, извините, в каком же это банке деньги свои получали? Не во "Взаимном кредите"?