– Вы что же, тоже цирковой борец, как и мой сын?

Неприязненный тон этого вопроса был вполне откровенный, однако Лепетов сделал вид, что он не обижен, что он вообще знает, с кем говорит, и удивить его резкостью нельзя.

– Нет, не борец, - ответил спокойно, - хотя, признаться, ничего зазорного в этой профессии не вижу и силе Ивана Алексеевича завидовал. Дай бог всякому такую силищу!

– Гм, так-с... Конечно, что ж, сила в жизни не мешает, если только внимания на нее не обращать и не выходить с нею на подмостки, - продолжая действовать кистью и вглядываясь в свою натуру, потерявшую упругость мышц под бременем лет, как бы размышлял вслух Сыромолотов, - но куль-ти-ви-ровать силу, но стремить-ся непременно другого такого же здоровенного болвана прижать лопатками к полу... в присутствии почтеннейшей публики, это, смею вас уверить, мне, его отцу, не нравится, нет! А вы где же знакомство с ним свели и когда?

– За границей это было, - глуховатым голосом ответил Лепетов, по-прежнему глядя спокойно и не меняя выражения лица.
– Я был за границей, как турист, там и встретились.

– Мне не интересно, где именно и как вы там встретились, - желчно сказал Сыромолотов, хотя Лепетов и не выказывал желания говорить об этом. Может быть, вы - тоже художник, как и мой сын?

– Нет, я не художник, так же как и не борец...

– В таком случае, - ваше место в жизни?
– уже смягчаясь, спросил Сыромолотов, и Лепетов ответил расстановисто:

– По образованию - юрист, по профессии - коммерсант.

– Вот ка-ак!
– теперь уже несколько удивленно протянул художник. Купец?

– Ком-мер-сант, - подчеркнул Лепетов, и Сыромолотов, как будто поняв какую-то разницу между этими двумя словами - русским и иностранным, спросил:

– Какое же у вас дело? Кажется, так это называется: дело?

– Дело хлебное, - сказал Лепетов.

– В этом не сомневаюсь, - слегка усмехнулся художник.
– Я только хотел уточнить...

– Точнее сказать и нельзя, - весело по тону перебил его коммерсант: хлебное.

– Только не в смысле торговли хлебом здесь, а в смысле отправки его за границу, - вмешался в разговор Людвиг.

– Так-ак, так! Ну вот, теперь все ясно, - совершенно уже беззлобно отнесся к этому Сыромолотов.
– Это солидно, да, это почтенно... и кого же это вы кормите русским хлебом? Итальянцев? Греков?

– Имею дело только с немецкими фирмами, - по-прежнему спокойно и подчеркнуто ответил Лепетов.

– С немецкими? А-а!
– И Сыромолотов вспомнил, что, войдя, Лепетов не здоровался со старым Куном, - виделись, значит, уже в этот день, может быть досыта наговорились уже о хлебе урожая этого года, которому куда же еще и идти морем, как не в Германию через Дарданеллы и Гибралтар.
– Дело, так сказать, хлебное в квадрате... Но позвольте, позвольте! Вот здесь же я слышал несколько дней назад, что может начаться война, - и как же тогда ваша коммерция?

– Война?
– пренебрежительно протянул Лепетов.
– Начать войну между великими державами не так-то легко, как многие полагают. Это ведь не восемнадцатый век, даже не девятнадцатый, а двадцатый. Теперь начать войну большого масштаба - это равносильно самоубийству для всей европейской цивилизации. Армии должны быть многомиллионные, разрушения многомиллиардные, а какой же выигрыш для победителей? Кто будет за битые горшки платить и чем? Никому никакого расчета. Если даже стихийно как-нибудь начнется война, то через пять-шесть недель прекратится.

– Вот как вы читаете книгу судеб!
– удивился Сыромолотов.
– Пять-шесть недель, если даже начнется?
– И подмигнул своей "натуре": - Видите, как?

"Натура" слабо улыбнулась и снисходительно махнула пальцами руки, лежащей, как ей и полагалось лежать, на одном из колен, а Людвиг Кун заметил:

– Илья Галактионович имеет на этот счет свои соображения.

– Соображения?
– живо подхватил Сыромолотов.
– Это гораздо важнее, конечно, чем "взгляды". Какие же именно?
– обратился он к Лепетову, не переставая работать над холстом.

– Их можно выразить в трех словах, - важно ответил Лепетов.
– Это интересы международной торговли.

Каждое из этих трех слов он тщательно оттенил, но художник сказал на это с недоумением:

– Торговля - да, конечно, жизненный нерв, однако, кроме торговли, есть еще и промышленность... Выходит, что если война, то против международной торговли поднимается международная промышленность, почему и начинается кавардак со стихиями.

– Промышленность работает для торговли, - захотел разъяснить ему Лепетов.

– Но во время войны начинает работать для уничтожения всех и всего, между прочим и торговли, как же так?
– старался уяснить для себя вопрос художник.

– Только не для уничтожения торговли, а для расширения ее в послевоенное время, - поправил его коммерсант.
– А если война интересам международной торговли начнет наносить очень крупный ущерб, то она и прекратится сама собою.

– И вы полагаете, что она должна будет прекратиться через несколько... месяцев?
– немедленно переиначил слова коммерсанта художник.