– Полнейшие!
– с живостью ответил Коля.

– Значит, такова уж судьба этого нижнего этажа, чтобы кто умный там и не поселился, - заметил Алексей Фомич и добавил: - Вот вы - партиец, и, значит, вам книги в руки. Скажите, - образовалась ли у нас в городе какая-нибудь власть?

– А как же! Известно со времен Ломоносова, что природа тел не терпит пустоты!
– бойко сказал Коля.

– Из кого же она образовалась?

– Там теперь всякой твари по паре... Есть эсеры, есть меньшевики, есть кадеты... Только большевиков нет...

– Вот как!
– удивился Алексей Фомич.
– А почему же собственно нет?

– Мы пока под запретом!
– и Коля Худолей приложил к губам указательный палец.
– Но погодите, погодите, голубчики, - вдруг преобразился он.
– Вот приедет наш Ленин, и тогда все будет по-другому.

– А-а!
– протянул Сыромолотов.
– Так что партия партией, а... как бы это сказать...

– Вождь вождем, - договорил за него Коля.

– Вождь вождем?

– Разумеется! Наша партия большевиков имеет гениального вождя, а где же подобные вожди в других партиях?

– Так, так... Так, так... гениальный вождь, вы сказали... А где гений, там и победа... Так всегда бывало в истории.

Говоря с Сыромолотовым, Коля Худолей понемногу отходил от киоска, и Алексею Фомичу приходилось двигаться тоже. Наконец, он заметил:

– Вы как будто боитесь, чтобы кто-нибудь вас не подслушал?

– Отчасти, конечно, в этом есть привычка подпольщика, а отчасти - ведь пока что все другие партии смотрят на нас, большевиков, косо и в Советы нас не пускают... По крайней мере, здесь в Симферополе... А как в других местах, я точно не знаю.

На перекрестке двух улиц, до которых дошли Алексей Фомич и Коля Худолей, сидела пожилая женщина в очках, а перед нею на скамеечке возвышалась корзина с пирожками, прикрытыми вышитым полотенцем. Остановившись, Коля так приковался глазами к пирожкам, что Алексей Фомич спросил его:

– Позвольте-ка, а вы не хотите ли есть? Случается это иногда с людьми.

– Очень!
– признался Коля.
– Мать меня кормить не может, а работы я пока никакой не нашел.

– Ну-ка, берите, сколько сможете скушать, - сказал Сыромолотов, доставая кошелек, и добавил: - Это я вам плачу за вашу газету "Правда".

5

Прошло еще несколько дней, пока Алексей Фомич укрепился в мысли сходить в бывшую городскую управу, где теперь был городской Совет рабочих депутатов: не помогут ли ему выставить картину.

– Ведь эта картина - не мое только личное, частное дело, - говорил он Наде, - а общественное. Картина совпадает с событиями и всем будет вполне понятна...

– А не спешишь ли ты, Алексей Фомич?
– подумав, сказала Надя.
– Что-то подозрительно тихо у нас: повесили везде красные флаги, заменили полицию милицией... Кое-кто взял власть, но...

– В неопытные руки, - вставил Алексей Фомич.

– А когда же они стояли у власти?

– Ну были бы головы на плечах... Мужик сер, да ум у него не волк съел. А мне почему-то кажется, что теперь самое подходящее время для выставки. Пока тихо, а вдруг начнется борьба политических партий за власть, - и тогда уж будет широкой публике не до картины. Вообще отчего не попытаться? Может быть, как раз попадется мне человек, что-нибудь понимающий в искусстве, отведет помещение и даже, может быть, закажет в типографии афиши...

– Попробуй, - согласилась, наконец, Надя, и он пошел в горсовет.

В знакомое ему здание бывшей городской управы, теперь украшенное длинными и широкими полотнищами кумача, Сыромолотов входил с сознанием своего достоинства, как большой художник, честно и во всю силу своего незаурядного дарования трудившийся в течение двух с половиной лет.

В коридор выходили двери нескольких кабинетов, причем на дверях, обитых черной клеенкой, были плотно приклеены, а где уже болтались, бумажки с надписями от руки, что это за кабинеты.

В коридоре было пусто, спросить было не у кого, и Сыромолотов, остановившись перед дверью с надписью "Зав. культ. просвет. отделом", отворил ее. За столом сидел и читал какую-то длинную бумагу небольшой, черноволосый, молодой еще человек, с весьма нахмуренным лбом и маленькими глазками, которые очень злобно уставились на вошедшего.

– По всей видимости, - начал Алексей Фомич, - к вам именно должна относиться моя просьба: отвести мне в центре города зал для выставки моей большой картины...