Господин Али бегал и плевался. Овез Гельды и Бикешев бесились. Они ждали. Холод забирался за воротник. С потолка звонко капала в глиняную миску вода. Потрескивало сало свечи. Ежеминутно раздавалось "эх, тьфу-тьфу!". Снаружи, близко и далеко, лаяли собаки.

– Ну?

В неожиданно прозвучавшем вопросе Овеза Гельды слышались нетерпение и ненависть.

Перс остановился и круто повернулся.

– А что, дражайший, по-вашему, делаем мы? Пляшем?
– спросил он и снова сплюнул.

Пристально поглядев на Овеза Гельды, он добавил:

– Сейчас придут.
– И спросил: - От ваших нет вестей? Они не упустят дружков?

Бурая, с серебряным отливом бахромка на подбородке Овеза Гельды встопорщилась, а в глазах его поползли хитрые огоньки.

– Ударил я шашкой - в Аравии зазвенело!
– высокомерно проговорил он.

У перса вопросительно подпрыгнули кустики бровей.

– Молния!
– важно пояснил Овез Гельды.

Али недоумевал.

– У нас, у туркмен, такая присказка: "Удар сабли туркмена как молния, даже в Аравии звоном отзовется".

– И ваша молния, позвольте поинтересоваться, их достанет? Армянин очень опасен. Армяне умны, хитры, а он, ко всему, еще большевик.

– Армянина уже нет.

– Как?

– Я послал девять молний, девять джигитов. Девять - счастливое число на охоте. Молнии поразили армянина, - сказал равнодушно Овез Гельды. Даже непутевый охотник знает, куда бежит кулан. А кулан бежит всегда к своей куланихе. Разве оставит армянин жену? Он поехал в Ургенч, но повернул в совхоз к жене. По дороге и ударили мои молнии.

– А тот, другой?

Овез Гельды с силой потянул воздух, будто принюхиваясь, и снова бахромка его бороды зашевелилась.

– Э, гончие идут по следу. Хороший нюх у воинов Овеза Гельды.

Тут персу послышалось, точно кто-то громко скрипнул зубами. Но нет, на лице Овеза Гельды читалась лишь мрачная решимость. Шрам на лбу его потемнел.

– Какой-то молокосос!
– проговорил калтаман, небрежно отмахиваясь от надоедливой мысли.
– Неужели ты думаешь, Овез Гельды сражается с молокососами? Овез Гельды давит их как вшей. Молокосос посмеялся над Овезом Гельды, над богатырем Овезом Гельды. Молокосос вообразил, что победит Овеза Гельды. Нет. Овез Гельды в воде не тонет, в огне не горит.

– И все же!
– весело плюнул Али.
– И все же молокосос гуляет. И все же молокосос живой. А у живого язык шевелится.

Овез Гельды помрачнел.

– На рассвете из Каракумов придет ветер. Из Черных песков. Черный ветер. Проклятие! Зажравшиеся колхозники-геоклены осмелились отобрать у моих воинов купленное зерно. В пустыне нечего жрать. Людям нечего жрать. Лошадям нечего жрать... Когда коням и людям нечего жрать, кони и люди тигры. Сегодня ночью мои голодные люди на голодных конях вихрем мести обрушатся на колхоз геокленов. Аллах обидел туркмен! Аллах делил землю среди потомков Адама и отдал нашему прапрадеду Огузу пустыню. А что возьмешь от пустыни? Песок и соль. Туркмен не просит ни у аллаха, ни у людей. Туркмен берет. А когда ему добровольно не отдают... О, тогда сабля решает. Кто не нападет, на того нападут. Конец колхозу, конец молокососу.

Тут задвигался Бикешев. Из-под прокисшей шубы просипел тонкий его голосок:

– Расквакалась лягушка, наглотавшись болотной воды. Дал бы бог ослу рога, всех бы запорол. Мы все за одно дело стоим, за дело ислама. Против большевиков идем. А почему твои калтаманы - разбойники - наших казахов притесняют на колодцах? К воде подпускают, только когда сами напьются и своих баранов напоят? Почему наших биев оскорбляют? Что наши бии, хуже ваших белых папах? Не друзья вы, а воры с большой дороги.

– Свинья звезд не видит, - отрезал Овез Гельды.

От смертельного оскорбления бий странно зашипел:

– Чистое лицо казаха от бога. Только туркмены да бабы выщипывают себе волосы. Туркмены на подбородке, а бабы...

Весь вскипев, Овез Гельды подался вперед, но пакостная издевка Бикешева так ошеломила его, что он не сумел сразу ответить. Слова застряли у него в глотке. Казах воспользовался его растерянностью и пропищал:

– Молнии молниями, что же до меня - гляди в оба, смотри кругом... Пойми! Почуй!.. Смерть у человека за ухом. Лошадок я приказал держать заседланными. Кто надеется на аллаха, остается голодным.

Темные сливы глаз господина Али перебегали с Бикешева на Овеза Гельды, с Овеза Гельды на Бикешева. Несколько раз перс раскрывал рот, чтобы остановить спорщиков, но не успевал.

Внезапно Овез Гельды судорожно повернулся всем туловищем к двери и насторожился. И без того тревожный лай собак перешел в настоящую истерику, и это не понравилось сардару.

– Да продлит аллах... Дни... ваших... благодеяний, господин Али! проговорил он, делая долгие паузы между словами и продолжая напряженно прислушиваться.
– Тому, кто опаздывает, и мед кажется ядом. Прошу, скажите наконец нам ваше слово, и мы скажем: "Мир с вами!" - и уедем в пески. Клянусь, здесь душно.