Встретились мы в вестибюле ближайшего метро и отшагали до нужного дома пешком (Кроликов, кстати, уже бывал у Натана и даже неоднократно. Он вообще многажды выгащивался и у меня, и у Калькевича, только вот к себе не приглашал ни разу - Колюня был непробиваем: "моя нора - моя тайна", к тому же не забывайте и об его скопидомстве природного грызуна).

Что описывать обстановку стандартной интеллигентской квартиры - у всех читателей она на виду, можно сказать, на зубок знакома, опробована: просторный удобный холл, четыре комнаты, одна из которых была отведена под парадный кабинет (все-таки Натан тоже был отчасти писатель, сочинял сценарии документального кино и театральные пьесы, да и другого литрукоделья не чурался, кстати, немало лет он проработал завлитчастью театра на Патриарших прудах), изысканная спальня, прелестная детская (пятнадцатилетний сын его лихо упражнялся на компьютере, изучал португальский и фехтовал, став бронзовым призером столицы среди подростков), наконец, стильная гостиная. Впрочем, когда собрались все гости, устроились мы на кухне, достаточно вместительной для восьми человек.

Арабскую кровать-сексодром, югославскую стенку, великолепное венецианское трюмо и стеллажи, скорее всего отечественной работы, не описываю. Кстати, библиотека у Гараджева была универсально-безликой (по этой части он мне уступал, но только по этой, превосходя во всем остальном): многочисленные собрания сочинений, преимущественно зарубежных авторов, все возможные справочники и словари, масса толстых журналов (и тут нас превзошел, имея лишние деньги на периодику; лично я давно сдался и брал журналы в библиотеке ЦДЛ. либо через жену Машу в библиотеке колледжа, где она преподавала философию; Кроликов с Калькевичем тоже как-то устраивались: ходили в читальный зал РГБ, пользовались театральной библиотекой и даже районной).

Калькевич, как водится, запоздал, он любил накидывать на себя величественную значимость, некую загадочность, помимо непременной жены-арфистки он захватил сына, ровесника натановскому отпрыску, который заслуживает отдельной характеристики, будучи кость от кости, плоть от плоти такого неординарного родителя.

Лучащийся довольством Натан развлекал нас с Кроликовым в гостиной , демонстрировал телевизор с необыкновенно широким экраном, гонял по видюшнику свои клипы (он помимо документальных фильмов навострился клипмейкерстовать и даже сварганил в Амстердаме небольшую частную студию-фирму, продукция которой демонстрировалась регулярно аж по Би-би-си, не говоря уже о паре-тройке отечественных каналов, где у него было давно все схвачено).

Калькевич ворвался в наш круг, плотоядно улыбаясь и растирая озябшие на морозе породистые пальцы, изредка дуя на них и тут же, быстро вскинув голову, обводя всех собравшихся хитрыми, влажными, как консервированные маслины, глазами восточного гордеца.

Он вручил торжественно подарок Натану - огромную коробку, завернутую в цветную бумагу, в которой оказались вложенные одна в другую чуть ли не полдюжины коробочек мал мала меньше, и в самой маленькой находился очаровательный макет автомашины "Джип Чероки" (Калькевич давно коллекционировал игрушечные автомобили и всевозможные монеты, считая это лучшим помещением капитала, после того, как крупно опростоволосился с "Чара"-банком). Выполненная в точном масштабе (чуть ли не I: 1000), машинка заводилась ключом и ездила по ровной поверхности стола или по полу без устали.

– Позволь поздравить тебя, дорогой друг, - сказал он Гараджеву с особенно фамильярным акцентом на слове "друг" и пожал ему руку, приобняв другой своей цепкой рукой его же за плечо.
– Желаю тебе, Натанчик, кавказского долголетия и возможности непременно оженить правнука, побывав у него на свадьбе и станцевав "семь-сорок". Кстати, а что тебе подарили эти насупившиеся аксакалы?

Кроликов переглянулся со мной стеснительно и даже несколько виновато: врученная им записная книжка в чехле из натуральной кожи не шла с механическим чудом ни в какое сравнение. Впрочем, и мой набор разнообразных книжек, большинство которых было связано с кинематографией, был подношением явно сиротским.

Спасли нас от неминуемого позора женщины и дети, ввалившиеся гурьбой в гостиную и защебетавшие немедленно на несколько голосов. Им было весело от солнечного света, щедро и вольготно льющегося через расшторенное окно, от предвкушения обильного пиршества, просто от полноты жизни.

Натан задумчиво почесал правой пятерней иссиня-черную ассирийскую бороду (он в отличие от нас, оплешивевших, был давно и полностью лыс) и пригласил к столу.

Войдя в кухню, я быстро пролез на край, прилегающий к окну, сев спиной к газовой плите (не люблю оставлять за спиной открытое пространство), рядом со мной устроился настороженный Калькевич, беспричинно полагавший, что уж я-то умею устраиваться наиболее удобно и удачно; затем села его жена-арфистка; в торец стола уткнул немалый живот оживленный юбиляр, затем визави выстроились последовательно сынок Калькевича, жена юбиляра Деянира (этакое редкостное имя отличало подругу кинодеятеля) и также впритык к окну жался подобравшийся Кроликов.

Натан поначалу хотел не допускать подростков за "взрослый" стол, но капризный сынуля Калькевича противно закапризничал, загундосил и пришлось хозяину великодушно уступить, сдаться, уплотниться и подсадить заодно и своего отпрыска.

Закусок было невпроворот, Деянира была отменной хозяйкой и мастерицей по части солений, маринадов, разносолов. К тому же времена острого дефицита продуктов давно прошли, купить в магазинах и на рынке можно было, как говаривал отчим, черта с рогами, всё, что пожелает душа, только вот "бабки-бабули-пенендзы" были сегодня далеко не у каждого. У счастливчика-Натана бесперебойно водились и "деревянные", и "баксы", и даже голландские гульдены и дойче-марки, хотя он любил придуриваться, прибедняться и, расплачиваясь обычно только самыми крупными купюрами, приговаривать, мол, не знаю, хватит ли на завтрашний день. Но приходило утро и всё повторялось к всеобщему удовольствию.

Когда мы окончательно расселись, каждый положил себе в тарелку различных яств, первый тост произнес как и ожидалось, Калькевич, он никогда не уступал пальму этого первенства. Он встал, сутуловато-высокий, все ещё красивый восточной красотой изнеженного самца и обвел маслянистыми глазами собравшихся:

– Замечательная традиция образовалась, ребята. Вот относительно недавно мы славно посидели у Миши; простите великодушно, что сам вас не собрал, приболел некстати; жаль, что Колюня наш никак с юбилеем не определится; но зато Натан - настоящий орел, не подвел друзей, собрал всех безропотно. Так выпьем за настоящих мужчин, проживших пока к счастью только половину, если не треть всей отпущенной создателем жизни.