"Какая славная лошадка!" - подумал я и чуть не повторил снова это же вслух, но вовремя прикусил язык. Если уж под руку брать запрещено, то подобные репризы могут вызвать пощечину.

Мы прошли мимо антикварного магазина, миновали Дом медика и остановились около памятника Чайковскому, здесь я наконец-то выпросил Верин телефон и был вынужден представиться по всем правилам: как зовут полностью, где работаю, сообщил номер служебного телефона, предупредив, что работаю через день.

– Везет же некоторым!
– резюмировала Вера и легко упорхнула в дверной проем, явно ожидаемая несколькими бравыми молодцами, придерживающими массивную входную дверь.

"Интересно, кто они: певцы, композиторы или дирижеры?" - подумал я и тут же мысленно махнул рукой: "Ну и черт с ними!"

У меня был свободный день. Завтра нужно было явиться в газету, а я как-то отвык от регулярных занятий, от четких обязанностей, от начальства. Вообще, зачем человеку непременно нужно служить, прислуживать? Давали бы каждому небольшой пансион, а человек расплачивался бы тем, что хорошо умеет делать: поэт сдавал бы в некое бюро свои сочиненные вирши, скажем, шестьсот-семьсот строк в месяц; прозаик приносил бы пятьдесят-сто страниц текста, переводчик.... Тут мысль моя прервалась, потому что правый башмак попал в выбоину на асфальте, нога подвернулась, и я чуть не упал, но сумел восстановить равновесие.

Я подошел к антикварному магазину "Дикция", который про себя называл "Фикция". Открыл его для себя я лет пять-шесть тому назад, когда внутри магазина существовало строгое деление: на первом этаже хозяйствовал Вазген Мехилседекович, большого обаяния армянин московского разлива, одетый всегда с подчеркнутым восточным щегольством. Его седая кудлатая шевелюра бросалась в глаза, стоило только переступить порог магазина. Крупные темные глаза внимательно и дружелюбно ощупывали посетителя; впрочем, Вазген Мелхиседекович был чаще молчалив, редко-редко открывался собеседнику, вступал в неформальные отношения. Вообще-то он был книгоман, собирал стихотворные сборники с автографами, скупал чохом прижизненные издания Гумилева, Северянина, Цветаевой; сам сочинял забавные рифмованные экспромты и даже издал за свой счет два сборничка.

Грешен, порой я ему невольно завидовал. Жаль, у меня нет и не было умения организовывать дело, а как было бы хорошо стоять за прилавком, осматривать приносимые на оценку и продажу раритеты и собирать исподволь несметные коллекции разнообразных сокровищ. Не говоря уже о том, что не графское это дело, моя жена совершенно не могла терпеть такого рода траты. Когда я приносил домой сумками всевозможные книги, а то и "венскую" бронзу, веера, перстни, курительные трубки, наконец, гравюры и живописные работы, она даже если не высказывала резко и прямо то, что думает обо мне, транжире и просто эгоистически бессовестном человеке. Ведь нет, чтоб линолеум на кухне сменить или паркет в коридоре поправить (безумная теща, заболтавшись по телефону с очередным "цветочком", приятельницей по религиозной секте, залила весь пол, тисовые дощечки вспучились и, встав горбом, рассыпались с первого же прикосновения), так вот - это "хламник" (конечно же, я собственной персоной) постоянно несет домой всяческую дребедень. И порой в тот же день мое очередное бесценное приобретение перекочевывало прямо в мусорное ведро.

Вообще, зачем люди женятся, выходят замуж? Неужели ещё долго-долго мужчины и женщины будут вынуждены сосуществовать в одной квартирной клетке, не имея возможности разъехаться? Прав Антон Павлович: так называемый семейный очаг с его обыкновенными радостями и дрязгами - просто пошлость, а уж беременность или свора сопливых детей не только дурной тон и мещанство, а нож вострый, гроб и петля в перспективе.

Но вернемся в магазин. Когда-то второй этаж занимал полностью книжный антиквариатчик Лавр Лаврович, на заре туманной юности мелкий спекулянт, "чернокнижник", а с годами сподобившийся арендной лавки и утратив по жизни сноровку и прыть. Он что называется, давно не ловил мышей, не бегал за желанным товаром по квартирам, а сидел в кресле, кайфовал, хлебнув украдкой от жены водочки, и ждал чуда. Во-первых, того, что придет очередной богатый идиот, лучше иностранец, с бумажником, туго набитым долларами, купит сразу несколько вязанок или коробок, набитых под завязку книжным хламом, за весьма приличные деньги; а во-вторых, придут глупыши-неумехи и принесут на освободившееся место кучу раритетов по самой смешной, низкой цене. Но почему-то такая идиллия никак не происходила, и Лавр Лаврович последние годы попивал всё изряднее, тем более, что выручки на водку и даже на коньяк хватало. Он ждал, когда его супруга, сидевшая на кассе, отправится по своим делам, быстро разживался деньгами, если до этого сам не успевал перехватить сотенку-другую у заядлых клиентов и пулей летел в магазин или палатку за лакомой добычей. Иногда он по-барски отправлял туда единственного помощника, продавца Артамона, который мало что смыслил в книгах, зато понимал толк в открытках и монетах (филокартист и нумизмат, любил за глаза посудачить на его подчиненный счет ясновельможный Лавр Лаврович. Крайне интересно, что же он изрекал обо мне, явно раздражаясь уже только от одного внешнего вида неутомимого жизнелюба, к тому же изрядного везунчика по книжной части?)

Но полгода тому назад Лавр Лаврович как-то разом постарел, осунулся, поскучнел и съехал, "не потянув" аренду, и обретался сейчас в пяти минутах ходу - в магазине "Бахчисарайский фонтан", который организовал в эпоху "большого хапка" в особняке Музфонда выпускник Литинститута и когда-то грузчик в издательстве "Тинктура", где имел честь служить и я, если помните, а главное недовыразившийся поэт Моня Рубинчик, уроженец солнечного Биробиджана, оставивший на родине двух супруг с выводком детей.

Ныне половину верхнего этажа занимали антикварные безделушки, фарфор, фаянс, шкатулки, панно, наконец, картины. Обедневшие москвичи, да и гости столицы, беженцы, которых становилось все больше и больше, тащили на продажу всевозможную рухлядь, чтобы на вырученные деньги продлить такую обрыдлую незадачливую жизнь.

Оставшуюся половину занимали книги, часть которых была принесена и мною (дублеты, нескончаемые дублеты, которые, тем не менее умножались нескончаемой селекцией моего собрания). Продавались мои книги нечасто, но все-таки вырученные рубли порой были весьма кстати и неоднократно латали прорехи в семейном бюджете; хотя "отбивалась" назад едва ли половина затраченных денег (особенно, если переводить на доллары, особенно после дефолта, который затронул, кажется, каждого россиянина).

Верховодил книгопродажей во вновь образованном книжном филиале "Дикции" Валерий Викентьевич, библиограф Божьей милостью и страстный книгочей, с которым я давно сошелся на привязанности к творениям Велимира Хлебникова и, что ещё более странно, на собирательстве ластиков. Карандаши, например, коллекционируют многие, а вот ластики почему-то нет. Возможно, потому что они в силу природных качеств быстро высыхают, теряют упругость, становятся камнеподобной плиткой. К тому же блекнет расцветка, остается только декоративная форма... Вообще, коллекционерская дурь и блажь непонятны со стороны, непередаваемы на языке логики и разума, и только носитель аналогичной заразы может понять такого же безумца.