Он наклонился вперед так, что едва не касался подбородком стола. Его глазки впились в лицо адвоката, рот был приоткрыт, дыхание с хрипом вырывалось из груди.

– Боюсь, мы не поймем друг друга, - ответил адвокат и покачал головой.
– Если бы это не противоречило правилам советской адвокатуры - я бы попросил освободить меня от защиты.

– Трус!
– злобно прошипел Квэп.
– И тот, кто придет вместо вас, будет такой же трус!.. Хорошо, что вам не удалось поддеть меня. "Откровенное признание!" Нет, нет, я ничего не говорил! Я ни в чем не виновен. Я никогда не совершал ничего дурного. Меня принимают за другого - я вовсе не Квэп!

Когда Квэп умолк, задохнувшись от душивших его злобы и страха, адвокат, стараясь скрыть охватывавшее его чувство презрения, повторил:

– Попробуем затянуть дело. Появилось новое обстоятельство - новый свидетель. Возбудим ходатайство о доследовании...
– он терпеливо излагал свои соображения, но Квэп даже не смотрел на него. Заметив это, защитник собрал свои бумаги. Только когда стукнул отодвинутый им стул, Квэп поднял было голову, но тотчас же уронил ее, и взгляд его остался тупо бессмысленным. Таким и только таким видели его следователь, прокурор, защитник. Несмотря на профессиональную привычку к типам, внешне, может быть, еще более омерзительным, чем Квэп, адвокат не мог заставить себя без отвращения говорить с ним, советоваться, отыскивая способы спасения этой никому не нужной жизни. Чем ближе он знакомился с подзащитным, тем тверже приходил к убеждению в его неисправимости. А какой смысл сажать безнадежного нахлебника на шею народу? Еще один иждивенец? Зачем возня с такими, как Квэп?.. Но тут же сам адвокат восставал против подобного допущения. Он был членом корпорации, чья обязанность - состязание с обвинением. В полную меру своих знаний и способностей защищая преступника от карающей десницы закона, адвокат способствует верному решению суда и действует на пользу обществу. Только проникнувшись подобного рода убеждением, можно было найти в себе силы защищать Квэпа.

88. ЕСЛИ БЫ ГЛАЗА ГОВОРИЛИ!

Ходатайство защиты о доследовании дела было удовлетворено. Вся последующая работа Грачика велась под непосредственным наблюдением Яна Валдемаровича Крауша. Генеральный прокурор часто присутствовал на допросах, ничем, однако, не нарушая хода мысли Грачика и не вмешиваясь в его действия. Взвесив все, что ему сказал когда-то по поводу этого дела Спрогис, Крауш решил сам выступить с обвинением в предстоящем процессе. Но и на этой заключительной стадии следствия Квэп, несмотря на абсурдность такого поведения, продолжал искать спасения в отрицании даже того, что он Квэп, что он Строд, что он Винд. В дополнение ко всему он стал плакать. Слезы без конца и по всякому поводу, а иногда и без повода представлялись ему средством защиты. Он тихо обливался слезами или громко рыдал, выжимая из себя неиссякаемый запас слез. Грачик решил еще раз быстро пройти по всему делу:

– Проследим ваш путь с момента появления в окрестностях Риги, - сказал он Квэпу.
– Вы приехали на остров у озера Бабите...

Квэп отрицательно качнул головой.

– Вы пришли на явочную квартиру на старой мызе.

– Отрицаю.

– Вы вступили в контакт с Линдой Твардовской, проживавшей на мызе по документам Эммы Юдас.

– Отрицаю.

– Вы наладили связь с уголовником Василием Крапивой и завербовали его в помощь себе для убийства Круминьша.

– Отрицаю.

Грачик молча нажал кнопку звонка и сказал вошедшему сотруднику:

– Введите Твардовскую, - и быстро обернувшись к Квэпу: - Вы были у жены на острове в тот самый вечер, когда совершили покушение на мою жизнь, отправив меня на дно Лиелупе.
– Грачику показалось, что в глазах Квэпа промелькнуло что-то вроде злобного торжества. Но он молчал.
– Отвечайте же, Квэп!

– Я никогда не был на острове... не совершал покушения.

Грачик положил перед Квэпом кусок картона, где, прикрытый целлофаном, был наклеен окурок.

– Это ваш окурок, я взял его из пепельницы на столе у Твардовской, когда вы убежали через заднюю дверь дома.

– Это не мой окурок.

– Нет, ваш! Вот доказательство.
– Грачик выложил перед Квэпом второй картон с целой коллекцией бережно расклеенных окурков. Концы их были искусаны.
– Это вы курили у меня, на предыдущих допросах. Все папиросы носят следы тех же зубов, которыми был надкушен и кусок мыла в доме некоего Винда в Цесисе... Помните такой случай?.. "Винду" захотелось для верности намылить сделанную на веревке удавку... Да, да, ту самую удавку, которой вы намеревались задушить Мартына Залиня... Может быть, вы не помните и этого?

– Отрицаю...
– с механической монотонностью пробормотал было Квэп, но тут вспомнил, что в зубах у него и сейчас зажата папироса. Он с испугом выхватил ее изо рта и швырнул в пепельницу. Потом, спохватившись, взял окурок размял его. Все это он, не смущаясь, проделал на глазах у Грачика.

– Это не мои окурки!
– сказал Квэп.
– Я никогда не курил ваших папирос.

Обескураженный такой наглостью, Грачик несколько мгновений так смотрел на своего подследственного, будто не понимал, как может мыслящее существо, так или иначе homo sapiens1, а не просто животное о двух руках и двух ногах быть таким последовательно тупым и тупо последовательным.

– И попытка утопить меня - тоже не ваших рук дело?
– негромко, как будто из последних сил, спросил Грачик.

– Нет.

– И вот это, - Грачик выбросил на стол гребешок с поломанными зубьями, - не принадлежало вам?

– Нет.

– А между тем, - с новым зарядом терпения продолжал Грачик, - по застрявшим на этом гребне волоскам эксперты установили, что он ваш.
– И не обращая внимания на то, что Квэп равнодушно пожал плечами: - Вы выронили этот гребень, когда лежали под моей машиной и разъединяли тормозные тяги вот этим ключом. Вы думали, что я стану спускаться с берега в "Победе" и вместе с нею нырну на дно реки.
– Грачик положил перед Квэпом разводной ключ.
– Разъединив тяги, вы бросили ключ в кусты... Не сообразили, что нужно было забросить в реку и это орудие преступления.