– Верю, - сказал Кручинин, возвращая Грачику заключение лаборатории. Перо и карандаш его не касались. Ну, а как насчет кисточки? Тогда никакое фотографирование не могло обнаружить повреждений поверхностного слоя бумаги. Но микрорентгенограмма могла бы кое-что дать: просвечивание рентгеном показывает хорошие результаты, когда имеешь дело с симпатическими чернилами.

– Да, если для чернил использованы растворы солей тяжелых металлов! Но...
– начал было Грачик.

– Э, да ты, оказывается, в курсе дела!
– сказал Кручинин тоном, словно осведомленность Грачика была для него неожиданностью. Он всегда радовался, обнаруживая знания Грачика в той или иной области, и не сомневался в его любознательности, но подозревал, что восточная неторопливость подчас мешает молодому человеку. Кручинин любил сравнивать выводы следователя с диагнозом врача: от них зависела судьба живого человека, а подчас и его жизнь. Разве судебная практика знает мало ошибок, произошедших из-за недостаточной квалифицированности следователей и судей. Только стремление к глубокому познанию своей специальности могло обеспечить, по мнению Кручинина, безошибочность в работе. Продолжая свою мысль об исследовании листка, написанного симпатическими чернилами, Кручинин сказал: - Ценным преимуществом рентгеновского способа является то, что он не приводит к повреждению документов...

Грачик с видом послушного ученика прислушивался к тому, как Кручинин подробно излагал способ этого исследования. И только дав Кручинину выговориться, вынул из папки и положил перед учителем протокол рентгенографической экспертизы.

– Что же ты молчал!?
– проворчал Кручинин.
– Кому была нужна моя лекция?

– Я начал было про соли тяжелых металлов, а вы тут же перебили, отпарировал Грачик.
– Ну, я из уважения к вам и замолчал.

– Ох, и лукав же ты, Грач! Откуда это в тебе?..
– И тут же с упреком: - И все-таки я не убежден: эксперты не применили химического анализа.

Грачика начало раздражать упрямство Кручинина, спорившего против очевидности.

– Ведь листок пуст, пуст!
– повторил Грачик.
– Это же доказано всеми способами, какие дает физика!

– Кроме физики, есть еще химия, - повторил свое Кручинин.

– Эдак рассуждая, - все больше раздражался Грачик, - пришлось бы всеми способами анализа подвергнуть все чистые листки в этом блокноте?

– Ну, что же, я бы за это только похвалил.

– А может быть, и похвалите вот за это?
– улыбаясь, спросил Грачик и подал Кручинину мутный, но вполне достаточный для опознания отпечаток двух пальцев.

– Откуда, чьи?
– с интересом спросил Кручинин.

– С одного из листков того же блокнота - жировые следы. Сохранились, несмотря на длительное пребывание в воде.

– И они принадлежат утопленному псевдо "милиционеру"?
– Это прозвучало в устах Кручинина скорее утверждением, нежели вопросом, и тут Грачик смог, не скрывая своего торжества, сказать:

– Нет!

– Жаль.

– А я не жалею. Может быть, хорошо, что они оставлены не им. Может быть, пригодятся, когда поймаем его сообщника.

– Вот теперь хвалю!
– с удовольствием проговорил Кручинин.
– Но ты не торжествуй - рано! Возвращаемся к вырванному листку: упомянутый в протоколе пустой листок вырван из блокнота и сложенный вчетверо засунут между листками этого блокнота?

– Собирался человек разорвать его на четыре части, когда ему понадобился маленький кусочек бумаги, да не разорвал, - беззаботно ответил Грачик.
– А я, по-вашему, должен ломать себе голову не только над тем, почему листок пустой, но и еще над тем, почему он сложен и почему именно вчетверо?

– И впрямь было бы важно получить ответы на все эти "почему". Ты не допускаешь, что листок был вырван, на нем было что-то написано, потом его сложили вчетверо, чтобы отправить по назначению, и в ожидании отправки засунули в блокнот. А отправка-то и не состоялась. Вот он и остался в блокноте. Возможно?

– Вы полагаете, что от лежания в воде с листка слезло написанное? Грачик удивленно посмотрел на Кручинина: неужели и тут он будет возражать?

– Сдается мне, что написанное могло и остаться. Необходимо узнать, что там написано.
– Выведенный из себя упорством Кручинина, Грачик ухватил было укрепленный в папке дела белый листок, но Кручинин удержал его руку. Умерь темперамент! Это - вещественное доказательство - штука для следствия священная.

– Этот пустой листок?

– Писать можно не только чернилами и карандашом... А слюна на что?

– И вы собираетесь прочесть написанное слюной после того, как бумага пролежала столько времени в воде? Эх, учитель-джан! Листок пуст, как эта вот стопка чистой бумаги.

– Если бы ты следовал моим советам и побольше читал относящегося к твоей специальности, то мог бы вспомнить об упоминании Рейсса, имеющем прямое отношение к данному случаю. Конечно, вам, молодежи, может показаться немного смешным, что наш брат вспоминает такое старье, как доклад профессора Рейсса...

– Да кто же он такой, ваш Рейсс?!
– нетерпеливо перебил Грачик.

– Человек, к которому царское правительство отправило когда-то группу своих чиновников для слушания лекций по криминалистике. Они ездили аж в Швейцарию. Вон как!

Грачик расхохотался со всей беспечностью молодости.

– Это были времена наивные, детские. Что они знали по сравнению с нами? Что они умели? Даже там в этой "аж Швейцарии"?

– А ты полагаешь излишним снять с полки то, зачем господа следователи поехали в Лозанну? На эдаком величии далеко не уедешь! Я не без интереса прочел когда-то лекции этого швейцарского профессора. И, спасибо, сейчас вспомнил: по словам Рейсса какой-то японский химик восстанавливал написанное слюной после длительного пребывания бумаги в воде. Стоит напомнить об этом специалистам. Пусть не побрезгуют снять с полки Рейсса. Давай-ка, осторожненько вынимай листок из дела. А я тем временем подготовлю за тебя письмо экспертам. Давай, давай!