Казалось, молодой человек споткнулся об этот свет: он оглянулся, побежал, опять оглянулся. И так, бегом, все время оглядываясь, он преодолел освещенное пространство, куда Мегрэ вступил спокойно и уверенно.

Корнелиус не мог его не заметить. Он остановился. Перевел дыхание. Снова пошел.

Луч маяка остался позади. Впереди светилось окно фермы. Лягушачий хор не замолкал ни на минуту. Хотя мужчины были уже довольно далеко от канала, эскорт земноводных не отставал, преследовал их, оглушал своими песнями.

Недалеко от дома Корнелиус остановился. От дерева отделилась фигура. Зазвучал шепот.

Мегрэ не хотел возвращаться назад. Это было бы смешно. Но он не хотел и прятаться. Зачем? Он уже пересек луч маяка и его видели.

Комиссар медленно пошел вперед, сознавая, что других шагов больше не слышно.

Раскидистые кроны деревьев по обеим сторонам дороги сгущали темноту ночи, и только белые перчатки мелькали впереди.

Объятия… Рука Корнелиуса на талии девушки… Бетье…

Еще пятьдесят метров… Мегрэ посмотрел на часы, достал из кармана спички, зажег одну, раскурил трубку, отмечая заодно свое точное местонахождение, и пошел дальше.

Влюбленные обнимались. Когда до них оставалось не более десяти метров, Бетье отпрянула, вышла на середину дороги, повернулась лицом к Мегрэ. Корнелиус все так же стоял под деревом, прислонясь к нему спиной.

Восемь метров…

В окне фермы — простой красноватый прямоугольник — горел свет.

Вдруг, словно выстрел, раздался странный хриплый крик, крик страха, нервного напряжения, крик, предшествующий рыданиям.

Закрыв лицо руками, прижавшись к дереву в поисках защиты, Корнелиус плакал.

Бетье выжидающе смотрела на Мегрэ. Она была в пальто — комиссар успел заметить, что оно наброшено поверх ночной рубашки, — и в тапочках на босу ногу.

— Не обращайте внимания…

Предельно спокойная, она бросила на Корнелиуса взгляд полный упрека и нетерпения.

Юноша повернулся к ним спиной, пытаясь взять себя в руки, но безуспешно. Ему было стыдно за свою слабость.

— Он нервничает. Он думает…

— Что он думает?

— Что его хотят обвинить.

Оставаясь в сторонке, молодой человек вытирал глаза.

Дай ему волю, и он удрал бы отсюда со всех ног!

— Я еще никого не обвинял, — возразил Мегрэ.

— Правда?

И, обращаясь к своему дружку, она заговорила по-голландски. Мегрэ показалось, что он понимает или, скорее, угадывает ее слова:

— Вот видишь, комиссар тебя не обвиняет. Успокойся.

Что за ребячество!

Внезапно она замолчала. Замерла, прислушиваясь.

Мегрэ не сразу сообразил, что ее так насторожило; лишь несколько секунд спустя он тоже различил какие-то звуки со стороны фермы.

Этого оказалось достаточно, чтобы вернуть Корнелиуса к жизни: встревоженный, нервный, он вглядывался в темноту.

— Вы слышали? — прошептала Бетье.

С мужеством молодого петушка Корнеулис сделал движение навстречу опасности. Он громко дышал. Но было поздно: неприятель оказался намного ближе, чем ожидалось.

Совсем рядом возникла фигура, узнать которую не составляло труда: фермер Ливенс в шлепанцах.

— Бетье! — позвал он.

Девушка не ответила. Он позвал снова, и она робко отозвалась:

— Ya!

Ливенс прошел мимо Корнелиуса, сделав вид, что не замечает его, и остановился перед Мегрэ. Взгляд его был суров, ноздри дрожали от гнева. Он еле сдерживался. Повернувшись к дочери, он что-то сказал ей резким, приглушенным голосом.

Две-три фразы. Она молчала, опустив голову. Тогда он приказным тоном повторил эти фразы несколько раз. Бетье пробормотала по-французски:

— Он требует, чтобы я вам сказала…

Отец внимательно следил за ней, пытаясь догадаться, точно ли она переводит:

— Что в Голландии полицейские не назначают девушкам свидания ночью, в деревне.

Мегрэ покраснел, что случалось с ним чрезвычайно редко. В висках у него стучала кровь — настолько глупым, злонамеренным было обвинение. К тому же здесь, в тени деревьев, беспокойно озираясь, притаился Корнелиус. И отец должен был знать, что Бетье вышла к нему! А потом?

Что ответить? Как объясниться?

Впрочем, ответа от него и не ждали. Фермер пощелкал пальцами, как подзывают собаку, жестом приказал дочери идти. Девушка еще колебалась. Она повернулась к Мегрэ, не осмеливаясь взглянуть на своего возлюбленного, и наконец пошла впереди отца.