За это время у Лопатина два раза возникал соблазн попроситься в Москву, как говорят в таких случаях, "отписаться". А в сущности, передохнуть от опасности. Но он преодолел себя и высидел. И наверное, оттого, что дольше, чем когда-нибудь, просидел в одном месте, по многу раз встречаясь с одними и теми же людьми, глубже понял их и лучше написал про них - сам ото чувствовал.

Очерки перепечатали в "Правде". И передали по радио. Редактор, встретив Лопатина в Москве, поздравил с высокой оценкой его очерков "наверху". Так именно и выразился. И сказал, что приказано издать их отдельной книжкой. И что Алексей Николаевич Толстой, с которым он говорил по телефону, тоже похвалил очерки, назвал их художественными.

Потом вдруг предложил отпуск на месяц.

–  Посажу тебя под Москвой, в Архангельском: напишешь нам что-нибудь совсем художественное, чтобы печатать с продолжениями.

Под "совсем художественным" редактор подразумевал что-нибудь с вымыслом, например повесть.

"Совсем художественное" Лопатин писать был не готов и от кабалы такого отпуска скрепя сердце отказался. Вместо этого просто неделю передохнул: до поездки на Западный фронт сидел в редакции и правил чужие материалы.

После своих "художественных" очерков Лопатин стал в глазах редактора писателем. Не таким известным, как те, другие, но все-таки писателем. Над этим и язвил Гурский.

Лопатин провозился над корреспонденцией еще день и утро, но все не мог найти концовки, когда Гурский позвонил ему снова.

–  Имей в виду, прибыл с фронта и сп-прашивал п-про тебя. Сказал ему, что раб-ботаешь над словом, обт-тачиваешь художественные детали. Но д-дольше, чем до вечера, обтачивать не советую! Если какие-нибудь заминки с п-пейзажем, в крайнем случае я впишу. Ты же знаешь: я мастер п-пейзажа. К-какой-нибудь там колко п-похрустывающий снежок или обнаженно беззащитные б-березки, - п-пожалуйста, могу б-бесплатно!

3

Лопатин привел корреспонденцию поздно вечером. Редактор встретил его недовольно:

–  Что-то ты завозился не по-газетному.

И сразу стал читать за своей конторкой написанное Лопатиным. Прочел до конца, пошевелил губами, прикидывая, как это влезет в макет номера, и, без колебаний перекрестив красным карандашом полторы страницы, сказал:

–  Поставим завтра четырехколонником.

Потом воткнул своим красным карандашом вопрос перед названием "Вторая зима".

–  Считаешь, что хорошо назвал?

–  Считаю, что хорошо.

–  Не соответствует содержанию, - недовольно сказал редактор. Обобщения-то у тебя не получилось!

–  Не получилось, - согласился Лопатин.

–  Какая же это "Вторая зима"?
– Редактор перечеркнул название "Вторая зима" и поставил вместо него "В одном из полков".
– Вот теперь соответствует. Ожидал от тебя большего. Но в общем, вышел из положения.

Слова "вышел из положения" значили, что редактор и сам понимает трудности, которые стояли перед Лопатиным, но не хочет говорить с ним на эту тему, недоволен чем-то еще, кроме корреспонденции. Чем именно недоволен, выяснилось ровно через минуту, после того как он подписал и отправил материал в типографию.

–  Как это понять?
– спросил он, порывшись на столе и сунув Лопатину под нос какую-то бумажку.
– Сам не мог попросить? Решил на меня нажать? Так имей в виду: эта бумажка для меня пустой звук!

–  А я ничего не собираюсь просить, - сказал Лопатин.
– И им объяснил, чтоб не писали, - откажешь.

–  А ты за меня не решай, откажу или не откажу. Если для дела надо - не откажу. Только зачем в обход?

Он был не на шутку обижен, и Лопатину пришлось объяснить, как было дело с этой бумагой из Комитета кинематографии. После возвращения из Сталинграда ему прислали сценарий киноновеллы, написанный по одному из его сталинградских очерков. В сценарии было много галиматьи. Тот, кто его сделал, не нюхал фронта, и Лопатин не подписался под этим сочинением.

Тогда председатель комитета предложил, что попросит редактора об отпуске: пусть Лопатин съездит на несколько дней в Ташкент и там, на месте, с режиссером исправит в сценарии все, что нужно.

Лопатин отказался, сказал, что он завтра уезжает на фронт, а когда вернется, все, что сможет, поправит в Москве.

–  А они все-таки написали. У них горит с этим боевым киносборником. Так что ты зря раскипятился.

–  Ты знаешь, как я к тебе отношусь? Только поэтому, - сказал редактор.

В его устах это было извинением - в тон предельной форме, на которую он был способен.

–  А раз хорошо относишься, не будь подозрительным.

–  А ты меня не учи.

–  А я старше тебя, вот и учу.

В глазах редактора на секунду мелькнуло что-то, вдруг заставившее Лопатина вспомнить, как в начале их знакомства на Халхин-Голе после какого-то препирательства редактор поставил его по стойке "смирно". Потом, когда они подружились, он отрицал это и говорил, что не помнит такого случая, но такой случай все-таки был. И, вспомнив этот, все-таки бывший с ним, случай, интендант второго ранга Лопатин улыбнулся, глядя на стоявшего перед ним дивизионного комиссара.