– Мне все ясно... Так чего они от тебя хотят? Какие принимают меры?

Глаз, похожий на глаз крокодила, с тяжелым, нависающим веком, моргнул. Тихо щелкнуло реле, включаясь.

– Он приходил в ангар. Приходил со мной поговорить. Всех отослал.

Не надо было объяснять, что речь шла о вице-президенте.

– Спрашивал, конечно, о фиолетовом луче? Просил, чтобы ты открыл ему тайну, назвал место, где я спрятал Око?

– Да.

– А ты?
– Человек напряженно ждал ответа.

– А я солгал, - с какой-то медлительной важностью, чисто и сухо ответил металлический голос.
– Я сказал, что ничего не знаю. Произнес ложь, - по-книжному пояснил Зверь, - потому что ты меня просил об этом.

Голос был слабый, как комариный писк, как далекий звук зуммера.

Человек нахмурился, дернул плечом.

– И он поверил?

Зверь, кажется, вздохнул.

– Нет, он не поверил.
– И сказал особенно отчетливо, с нажимом: - За меня не беспокойся. Ничего плохого не будет. Никто не собирается делать мне плохо. Все в порядке. Не надо за меня бояться.

Надо или не надо?

Ведь Зверю были знакомы страдание и боль. Ведь Зверь был смертен большая, слишком большая потеря крови вела к расстройству аппаратов сознания, к потере сознания, а затем и к смерти. Значит, Зверя можно было пытать, чтобы заставить сказать то, что он не хотел сказать. Об этом думал Человек. И Зверь знал, о чем он думает, и монотонно твердил свое:

– Все нормально. Все в порядке. Я повторяю, как ты велел... Пермендюр. Перминавр. Сендаст или альсифер... Не о чем беспокоиться. Плохого не будет.

Он добросовестно, старательно, с тяжеловесной серьезностью успокаивал Человека. И от этого становилось особенно тревожно.

– Заходит Русалочка. Часто.

Человек про себя отметил, что Зверь овладел уменьшительно-ласкательным суффиксом, научился его применять.

А раньше не умел. Это ему не давалось. Он не понимал, зачем это нужно и какая разница - сказать ли "Русалка" или "Русалочка". Теперь, видимо, понял.

Человек не решался спросить, где Ученик и что с ним сталось. Боялся узнать слишком много.

– Ты устроишься, - говорил Зверь, утешая Человека.
– Устроишься на новом месте. Рассчитаешь мне трассу. Я уйду от них. Уйду и пробьюсь к тебе. Захвачу Русалочку.
– Большой глаз моргал в тесном кольце стальной рамки. И Ученика... Мы опять будем вместе. Ты напишешь свою книгу...
– Голос, по-комариному тонкий, угасал, пропадал кудато.
– На-пи-и...

Милый Зверь! Милый, милый сказочник. Ты не знаешь, что сказки двадцатого века не имеют счастливого конца.

Ты утешаешь. Тоненько так... по-комариному... вот уже совсем не слышно...

Двое шли по снежному полю навстречу ветру.

Лесник стоял на опушке и смотрел.

Один - чернявый, нахохленный - был укутан всем, что только нашлось: из одеяла торчал его крупный нос и грустно, замученио выглядывали влажные темные сливины-глаза.

Другой - у него был груз на спине - опирался на суковатую палку и старался держаться прямо, не хромать. Глаза его, воспаленные, припухшие, слезились. Длинные, до плеч, волосы и клубящаяся борода были совершенно седыми, белоснежными.

Но что самое удивительное - у них были две руки на двоих. У каждого был пустой рукав. Да, левый рукав у обоих был пуст.

Путники дошли до первых деревьев и остановились.

– Куда путь держите?
– спросил лесник.

– К восходу, - странно ответил седой, полуослепшими глазами вглядываясь в лицо того, с кем говорил. И показал палкой куда-то назад. Нет места там для нас...

Лесник достал папиросы, высыпал все, кроме двух, из мягкого мятого коробка и отдал путникам. Подумал - и отдал последние две тоже. Им нужнее. Еще нашлась у него горбушка серого хлеба, залежавшаяся в кармане.

– Спасибо, - вежливо, с достоинством поблагодарил чернявый, принимая горбушку.
– Вы очень любезны.

Голос был слабый.

Но поклонился он, как на посольском приеме.

– Где же руки оставили?
– полюбопытствовал лесник.
– В сражении, что ли?

– Да.
– Седой уже нащупывал палкой дорогу.

Снежная крупа забивалась ему в бороду, пересыпала длинные, до плеч пряди белых волос.

– Сражение-то проиграли?

– Кто знает...
– седой, похоже, полуулыбнулся.