— Э… Какая именно? — уточнил Вильям. Из-под крышки огромного иконографа появилась тонкая струйка желтоватого дыма.

— Ты говорийт, йа носийт у себя аварийный запас слова на букву «к», — пояснил Отто. — И йа подумайт: а что, если йа вешайт шея маленькая бутылка-банка? Тогда, если йа обращайтся прах, баночка разбивайтся, и, крибле-крабле, вот он йа опять!

Отто поднял крышку иконографа и помахал ладонью, разгоняя дым. Из ящика донесся едва слышный кашель.

— Если йа не делайт ошибка, мы обладайт успешно травленная картинка! Что лишний раз доказывайт, какие успехи имейт способность добиваться разум, который не есть отягощен всякими помышлениями про открытые окна и голые шеи! О йа, в эти дни подобные помышления даже не приходийт моя голова, ибо йа полностью и абсолютно залечен!

Изменилась даже одежда Отто. Исчез фрак, который предпочитали носить представители его вида, зато появился жилет, причем такого количества карманов Вильяму не доводилось видеть ни на одном предмете одежды. Кармашки эти были доверху забиты всякими пакетиками с едой для бесенят, тюбиками с краской, инструментами загадочного назначения и прочими предметами, являвшимися неотъемлемой частью ремесла иконографиста.

Впрочем, из уважения к традициям жилет был черным с красной шелковой подкладкой. А еще Отто пришил к нему фалды, как у фрака.

Вежливо расспросив семью, с несчастным видом смотревшую на то, как валивший из окон дым сменяется паром, Вильям выяснил, что пожар был таинственно вызван таинственным самовозгоранием сковороды, доверху заполненной таинственным кипящим маслом.

Затем Вильям отошел в сторонку, предоставив семье возможность ковыряться в обугленных останках домашней утвари.

— Обычная история, — подытожил он, убирая блокнот. — Но я почему-то чувствую себя немного вампиром… О, извини.

— Все ист нормально, — успокоил его Отто. — Йа понимаю. И йа ист благодарен тебе за эта работа. Она означайт для меня очень многое. Особенно когда йа наблюдайт твое нервничанье. Которое, конечно, понимаемо.

— И вовсе я не нервничаю! Я хорошо отношусь к другим видам и отлично с ними лажу! — горячо воскликнул Вильям.

Выражение лица Отто было вполне миролюбивым, но улыбка была какой-то… пронзающей, какой может быть только улыбка вампира.

— О, йа замечайт, как ты со всеми силами пытайся дружевабельно относиться к гномам. И ко мне ты относиться по доброте. Йа понимайт, это требовайт зер большие усилия, что весьма похваляемо…

Вильям открыл было рот, чтобы возразить, но передумал.

— Ну хорошо, хорошо, — согласился он. — Но меня так воспитали, понятно? Мой отец всегда ратовал за человечность, ну, я не совсем правильно выразился, не за человечность как способ отношения к окружающему миру… он скорее был против…

— Йа, йа. Это понимаемо.

— В таком случае давай закончим этот разговор. Человек сам решает свою судьбу!

— Йа, йа, конечно. Но если ты хотейт совет о женщинах, всегда обращевайся.

— А почему я должен спрашивать у тебя совета насчет… женщин?

— О, никакого долженствования, никакого, — откликнулся Отто с невинным видом.

— Ты же вампир. Какой совет может дать вампир по поводу женщин?

— О боги, просыпайся и нюхай чеснок! Какие истории йа мог бы порассказывайт… — Отто вдруг замолчал. — Но не буду, ведь йа меняйся, после того как понимайт прекрасность дневного света. — Он подтолкнул локтем красного от смущения Вильяма. — Могу только говорийт, они не всегда кричайт.

— Несколько бестактное замечание, тебе не кажется?

— О, все это бывайт старые дурные времена, — поспешил добавить Отто. — А теперь нет ничего хорошее кружки какао и задушевной дружной песни под фисгармонию. Йа уверяйт. Ничего хорошее. Имей мое слово.

Вернуться в контору, чтобы написать статью, оказалось не так-то просто. Ведь сначала надо было попасть на Тусклую улицу, а это было весьма затруднительно.

Отто остановился рядом с замершим в изумлении Вильямом.

— Полагайт, сами мы просийт, — констатировал он. — Двадцать пять долларов ист большие деньги.

— Что?! — крикнул Вильям.

— ЙА ГОВОРИТ, ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ДОЛЛАРОВ ИСТ БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ!

— ЧТО?!

Мимо них постоянно шли люди. С собаками. Каждый пришедший на Тусклую улицу нес собаку, вел собаку на поводке, или собака тащила его, или его злобно грызла собака, принадлежавшая кому-нибудь другому. Лай перестал быть просто звуком, он превратился в ощутимую силу, которая била по ушам ураганом, пролетевшим над свалкой металлолома.

Вильям затащил вампира в дверную нишу, где шум снизился до пределов обычной невыносимости.