–  Тогда я не знаю, что сделаю!
– подняла новую бурю Фьямметта.
– Я готова убить ее!

Тут я поднял глаза и увидел, что рука Фьямметты сжимает забытый мною кинжал, вынырнувший из складок покрывала или платья красавицы.

–  О, прелесть моя!
– взмолился я.
– Все, что угодно, только не это!

Вид занесенных над жертвой кинжалов был для меня уже слишком привычен и слишком невыносим.

–  Фьямметта!
– решительно обратился я к ней, ибо блеск острия сразу привел меня в чувство.
– Прошу поверить мне на слово: кроме одного обещания, данного человеку, который спас меня ценой своей жизни, более никаких обещаний я никому не давал. Но, "сестренка", тебе - а я осмеливаюсь называть вас, сударыня, на "ты" - тебе пока ничего толком не известно о моей запутанной жизни, и я пока вынужден умолчать о ней. Знай же, что в любой день и час я могу оказаться нищим и отверженным. Что ты будешь делать тогда?

–  Деньги можно отнять - это мне уже известно, - твердым голосом отвечала мне Фьямметта, больше не отводя глаз.
– Зато никто и никогда не сможет отнять у девушки любви и верности, если только она сама не захочет расстаться со своей честью. А вы, мессер... О, Пресвятая Дева! Что же я такое говорю!
– воскликнула она, и снова закрыла руками лицо.

–  Тогда честью прошу вас, сударыня, - взмолился я к ней, осторожно потянув к себе ее руку и притрагиваясь к нежной руке губами, - ничего не требуйте от меня сейчас. Дайте мне год, ровно один год, который мне необходим на восстановление своих законных прав в этом несправедливом мире. Я обещаю через год дать вам единственный и бесповоротный ответ. А пока позвольте мне только носить на своем головном уборе любимые цвета вашей милости.

–  Если же вы не Андреуччо ди Пьетро и не сарацин Абд аль-Мамбардам, то каково же ваше настоящее имя?
– торжественно спросила Фьямметта.
– Я обязана знать имя, дабы посвятить вас в рыцари Голубой Незабудки.

–  Этого-то законного сокровища я и лишен, сударыня, - ответил я, облившись холодным потом.
– У меня отнято имя, и я теперь не знаю его.

–  Как же такое может быть?!
– испуганно воскликнула Фьямметта.

–  Представьте себе, случается, - вздохнул я.
– Рассказывать долго, и многое по сей день мне непонятно самому. Скажу коротко: у меня была отнята память, а вместе с ней - и мое имя.

–  Вот как, - задумчиво проговорила Фьямметта, склонив головку набок. Что ж из того? Ведь главное, чтобы помнили о вас, мессер. А доброе имя дается вовсе не по рождению, а по поступкам.

Сердце мое едва не разорвалось от таких слов. Твердый комок застрял у меня в горле, и теперь уж я сам отвел взгляд, боясь показать деве навернувшиеся на мои глаза слезы, в которых поплыла вся комната, чудесно заискрившаяся лучами утреннего солнца.

–  В таком случае, мессер, - нежно проговорила Фьямметта, - покуда вы будете являться всего лишь рыцарем Голубой Незабудки, позвольте мне самой окрестить вас.

–  Окажите милость, сударыня, - всей душой пожелал я.

–  С этого дня вы нарекаетесь именем Джорджио во имя Любви и Чести, вновь задрожавшим от волнения голоском прорекла Фьямметта.

–  Джорджио?!
– изумился я.
– Но почему, сударыня?

–  Не знаю, - пожала плечиками Фьямметта.
– Просто мне всю жизнь нравится это имя. Порой мне грезилось, что когда-нибудь у меня родится мальчик, которому будет суждено стать великим героем, и я должна непременно дать ему имя Джорджио в честь того святого рыцаря, который победил страшного дракона. Вам известно о таком, мессер?

–  Разумеется, - пробормотал я, примеряя к себе первое из имен, которым я мог теперь пользоваться самым честным и благородным образом.

Так всего в трехдневный срок худородный лошадник Андреуччо ди Пьетро превратился в сына магрибского эмира по имени Абд аль-Мамбардам, а из того, легкой рукой красавицы опущенный в выгребную купельку, был живо переправлен в Джорджио ди Фьямме.

Не прошло и половины часа, как взору изумленного Гвидо Буондельвенто представилась важная парочка, спускавшаяся из верхних покоев в торжественном молчании и рука об руку. Лица у обоих были слегка бледны, а глаза, кажется, так и остались на мокром месте.

Гвидо, разинув рот, переводил взгляд с одного на другого и, наконец перекрестившись, шумно вздохнул.

–  Ну, слава Тебе, Иисусе Христе, кажется, все устроилось, - довольно проговорил он, с великим трудом отрываясь от стула.
– Теперь самая пора отобедать. Пожалуйте, мессер, в дальнюю комнату, а то тут вонь еще такая, что служанок с ног сшибает.

За той семейной трапезой я и поделился с Фьямметтой и ее братом своими замыслами относительно Тибальдо Сентильи, а вернее сказать - показал им только видимую сторону этих замыслов. Я объяснил своим новым друзьям, что главная моя цель - оказаться бок о бок с Сентильей, причем таким образом, чтобы никто из посторонних этой встречи особо не приметил и чтобы сам Сентилья, во-первых, до последнего мгновения не уяснил, кто же очутился рядом с ним, а, во-вторых, не смог бы поднять шума или задать от меня деру. Мне необходимо было тихо, без перебранки и, тем более, потасовки, внезапно шепнуть ему на ухо кое-какие важные сведения, которые могли превратить его из коварного волка в сущего агнца. Так я сказал Гвидо и Фьямметте.

–  Простите, мессер, меня все гложет любопытство, - проговорил брат Фьямметты, прожевывая кусок ветчины.
– Не родственная ли у вас усобица? Вот когда вы сощуритесь или лоб опустите, так из вас лезет такое сходство с Сентильей, что оторопь берет. Верно, сестричка?

–  И ничего подобного, - хмыкнула Фьямметта.
– Я вовсе не замечаю никакого сходства. Разве только нос немного похож да и только.

–  Вы не ошиблись, Гвидо, - осторожно ответил я, искоса поглядывая на его сестру, но она при этих словах только поджала губки.
– Кое-какие родственные связи между мной и Тибальдо Сентильей имеются. Каждый из нас пытался отвязаться от другого, мы дергали веревочки в разные стороны, а потому перепутали их еще хуже. Вот теперь я и ищу случая, чтобы взяться за это дело с умом и спокойно, не торопясь, распутать все узлы.