У ворот города комтур показал монгольскому сотнику пайдзу, бронзовый языческий медальон, дающий право войску или каравану смело двигаться по всем дорогам государства, и мы выехали первыми, предводительствуя стадами коров и коз, которых выгоняли на поля пастухи.

Я очень сожалел, что стража сменилась и знакомые мне пересмешники не могут увидеть чудесного превращения воробья в прекрасного сокола.

От главных ворот мы повернули на север и приняли службу той самой дороги, что вела прямо к цитадели моих загадочных сновидений.

Мальчишки из бедного селения, расположенного у подножия холма, на этот раз не подумали подбирать на дороге камни. Они отбежали повыше, на добрую сотню шагов, и засели среди острых обломков гранита, а когда я мирно махнул им рукой, сорвались оттуда, как перепуганные птахи, и пропали в дальних расщелинах. Старику, который некогда угощал меня лепешкой и сведениями о том, что делается наяву, я протянул с коня горсть дирхемов, и он, низко поклонившись, проводил нас взглядом из-под руки до самой вершины холма. Не подумал ли он, что духи возвращаются в свое логово?

Чудесный Мираж появился из-за окоема холма перед нашими взорами, не запоздав ни на мгновение.

Все было неподвижно, кроме одной темной точки, удалявшейся от нас по дороге далеко впереди. Хвост пыли выдавал ретивого всадника. Я пригляделся и подумал, что вижу не иначе как гонца неких сил, враждебных или союзных.

–  Быстрый ездок, - заметил и рыцарь Эд.
– Легкий под ним скакун.

–  Да и сам ездок, как видно, не грузен, - показалось мне, и сердце мое забилось, вопреки всем ясным доводам рассудка.

Рыцарь Эд тревожно посмотрел вдаль и заключил:

–  Пуганая собака и тростника испугается.

–  Эта стрела - в мой загривок, - вздохнул я.
– Надеюсь, мы не станем останавливаться на ночлег в этих местах? Охотой на ручных лисиц и султанов я уже сыт по горло.

Комтур внял моим тревогам, и отряд расположился коротать первую ночь пути там, откуда дворец, заброшенный обычными смертными султанами и их подданными, уже не был виден плотскими глазами.

За несколько мгновений посреди темнеющей, пустынной равнины, вокруг придорожного колодца, выросли десять шатров, и яркий огонь костра опалил куски мяса, размягченные в дороге под седлами.

Когда из колодца вытянули бадью с водой, Эд де Морей кинул в нее несколько алых песчинок и, поднеся бадью к костру, пригляделся к воде.

–  Порошок из голубиной печени, - пояснил он.
– Выдает всякую отраву.

–  Тростник тростником, а предосторожность уместна, - согласился я. Брат Эд, вам тоже запал в душу тот одинокий всадник?

–  Всадник, конечно, не большая редкость, - ответил рыцарь Эд, - но я привык доверять чутью.

–  Мое чутье вторит вашему, брат Эд, - поддержал я комтура и решил признаться в искушавших сердце опасениях.
– Хоть конь и скакал быстро, но из моей головы никак не выскакивает мысль о Черной Молнии. Не появится ли на нашем пути чреватое грозой облако?

Комтур долго молчал, опустившись перед огнем на складное дорожное сидение.

–  Я приложу все силы, чтобы уберечь вас от любых опасностей, мессир, с некой тенью неуверенности в голосе проговорил он.

Полновесная темнота еще не опустилась с небес, и ночь еще не поглотила равнину вместе с крошками, коими мы, верно, представлялись ангелом с высот звездных сфер, однако лицо комтура, освещенное костром, показалось мне сумрачней ночи.

–  Вы хотели бы задать мне еще один вопрос, мессир?
– сдался рыцарь Эд моему многозначительному молчанию.

–  Ничего не могу поделать со своим любопытством, - весело признался я.
– Оно, по-видимому, восполняет убыток памяти.

–  Мессир, мне так же трудно удержать себя от нижайшей просьбы, вздохнул комтур.

–  Всякий повод оказать вам честь, брат Эд, радует меня до глубины души, - уверил я его.

–  Мессир, пообещайте не посмеяться над моим безумием, - тихо проговорил рыцарь Эд де Морей.

–  Безумием?
– удивился я.
– Но ведь и вы, брат Эд, не смеялись над всеми безумными россказнями, которыми я потчевал вас едва не половину прошлой ночи. Безумного я обнаруживаю в своей жизни куда больше, чем здравого, и не нахожу в том ничего смешного. Говорите, брат Эд.

–  Больше скажет моя одежда, - ответил рыцарь Эд.
– То, что привлечет ваш взор первым, выдаст мою тайну и мой грех.

На белом льняном полотне выделялась прямая черная полоса, спускавшаяся от правого плеча до пояса.

–  Ваш глаз верен, мессир, - глухо проговорил рыцарь Эд, будто и впрямь исповедываясь мне в неком смертном грехе.
– Вы заметили цвет Дамы моего сердца.

Удар, в тот же миг пронзивший мне мозг, я могу назвать только ударом черной молнии.

–  Дама сердца?!
– обомлел я, ибо явь в самом деле становилась безумней самого безумного видения.