– По правде сказать, мне ни одна не нравится, - кузен взял один отрез, пощупал его, нахмурился, потом убрал руку.
– Сама по себе ткань отменная, но красный смотрится очень уж пронзительно, ты не находишь? Люди будут опускать в тебя письма, как в почтовый ящик. Что же до синего... Нет, моя любовь, это определенно не для тебя. Мне такой цвет не идет, а я хотел бы, чтобы моя девушка гармонировала со мной по тону.

Я окинула его довольно прохладным взглядом.

– Именно поэтому я возьму оба и сошью себе что-нибудь в полоску. Горизонтальную. Впрочем, я, кажется, понимаю, что ты имеешь в виду. А в магазине они смотрелись довольно мило.

– Ну разумеется, тем более в такой темноте.

– По правде сказать, я брала их на пеньюар. А может, при приглушенном освещении?.. Рисунок приятный, вполне восточный...

– Нет.

– Самое плохое в тебе, - не без язвительности заметила я, - это то, что иногда ты бываешь прав. Кстати, интересно было бы знать, сам-то ты что покупал на Вулворт-авеню? Кольцо для Эмили?

– Для своей возлюбленной, естественно, только драгоценности, а для машины - голубые четки.

– Голубые четки для твоей... Голубые четки для машины? Ну уж в это я никогда не поверю!

Он рассмеялся:

– Ты что, не знала? Такие четки уберегают от дурного глаза. Их надевают на верблюдов и ослов, так почему бы им не быть в машине? Иногда попадается прелестная бирюза. Впрочем, сейчас это неважно, их всегда можно найти. Так тебе действительно нужен шелк? Помяни мое слово, дома ты найдешь ничуть не хуже, и к тому же не придется возиться с перевозкой.

Владелец магазина, который стоял прямо у меня за спиной и про присутствие которого мы совершенно забыли, произнес с вполне понятной горечью в голосе:

– До вашего прихода мы с дамой уже со всем разобрались. У нее оказался превосходный вкус.

– Не сомневаюсь в этом, - заметил кузен, - однако вы же не думаете, что я спокойно прореагирую на пеньюар цвета стоячего почтового ящика или электрик. Если у вас найдется что-нибудь более подходящее, мы с удовольствием посмотрим.

Лицо лавочника откровенно просияло от подобного поворота событий и, насколько он мог судить по дороговизне наряда моего кузена, предвкушения предстоящей сделки.

– Я вас понимаю. Прошу меня извинить, сэр. Вы ведь ее муж.

– Пока нет, - заметил Чарльз.
– Ну, Кристи, давай заглянем внутрь, купим что-нибудь, а потом уйдем отсюда и найдем местечко, где можно спокойно поговорить. Моя машина стоит на площади в конце улицы. Кстати, а где твоя группа?

– Сама не знаю. Я их потеряла. Мы проходили через Великую мечеть, потом в состоянии некоторого шока бродили по суку.

Я остановилась, чтобы поглазеть на магазинчики, а они в это время куда-то ушли.

– И ты позволила им уйти? А они не примутся с ищейками прочесывать сук, когда обнаружат твое отсутствие?

– Возможно.
– Я собрала свои шелка и повернулась к двери магазина. Чарльз, если там найдется приятный и не вполне белый цвет...

– Нет, серьезно, может, тебе все же лучше позвонить в отель?

Я пожала плечами:

– Сомневаюсь, чтобы они хватились меня до обеда. Все уже привыкли к тому, что я брожу сама по себе.

– Значит, ты все та же маленькая испорченная леди, которую я всегда так любил?

– Мне просто не нравится ходить в толпе. И потом, от кого я это слышу? Папа всегда говорил, что если кто из нас двоих вконец испорченный, так это ты, и это сущая правда, а потому лучше помоги-ка мне.

– Ну конечно же. Дорогой дядя Крис!
– покорно проговорил кузен, следуя за мной в мрачную пещеру магазина.

В конце концов я все-таки купила себе белую, точнее не вполне белую, тяжелую парчу, которую, как я и предполагала, Чарльз углядел на одной из темных полок, ранее обойденной вниманием продавца. Более того, она оказалась дешевле всего, что я успела просмотреть до этого. Не особенно меня удивило и то обстоятельство, что с владельцем магазина и его помощником Чарльз разговаривал на чуть медленном, но. как мне показалось, довольно беглом арабском. Он действительно мог быть (что не раз повторяли в моем присутствии родители) "вконец испорченным", однако никто не отрицал, что он также отличался завидной сообразительностью, правда, лишь тогда, когда ему хотелось ею воспользоваться, что случалось (опять же по их словам) не чаще, чем раз в месяц, да и то лишь в своих собственных интересах.

Когда мы, сопровождаемые посыльным из магазина, несшим наши покупки, дошли до площади, то я сразу узнала машину Чарльза - не по ее модели или цвету, ибо ни того, ни другого видно не было, - а исключительно по окружавшей ее плотным кольцом толпе мальчишек. При ближайшем рассмотрении это оказался белый "Порше 911-С", и поскольку я любила своего кузена и знала свое дело, то сразу же бросила ему наживку:

– Надо же, какая прелесть! Ну, и как она тебе?

Чарльз показал, как она ему: открыл капот и стал объяснять, чуть ли не на части разобрал, чтобы все продемонстрировать. Мальчишкам машина явно пришлась по душе. Они окружали ее теперь вдвое большим кольцом и с раскрытыми ртами и вытаращенными глазами всматривались в детали, намного лучше меня оценивая достоинства макферсоновских распорок, нижних подвесок, камер сгорания, редукторов и телескопических амортизаторов... Все то время, пока эти почти любовные фразы кружили вокруг меня, я продолжала наблюдать за лицом и руками кузена, одновременно вспоминая другие времена и забавы: игрушечный электропоезд, яйцо пустельги, первые наручные часы, велосипед... Наконец он выпрямился, отогнал мальчишек от машины, захлопнул капот, расплатился с двумя подростками, очевидно выполнявшими охранные функции, и дал посыльному чаевые, при виде которых тот что-то возбужденно затараторил. Мы тронулись.