– Привет!
– сказал Фимка из своей щели.

– Привет!
– сказала и Нюня как ни в чем не бывало.
– Ты живой?

– Живо-ой, что мне сделается!
– деловитым голосом ответил Фимка.

– А чего это ты там сидишь? Может, у тебя запах кончился?

– Это ты на муравьях писала, да?
– спросил Фимка.
– Ты здесь одна?

– Нет, нас много, - небрежно сказала Нюня.
– Я-а, потом дядя Люда, еще бабунечка, еще бабушка Тихая, только они в мусоре сидят.

– Нюня, ты это... можешь расколупать стенку?

Нюня попробовала, но уж очень крепко была залеплена ниша. Нюня и руками расшатывала, и ногой колотила, и плечом нажимала, аж вспотела - ни в какую! Но в это время подскочил Фефешка, взялся жвалами и выломал проход.

– Ничего себе!
– сказал, вылезая и глядя на Фефешку, Фимка.
– Елки-палки, да ведь я же его знаю! Ты что, приручила его, что ли?

– Это мой Фефешка!
– сказала небрежно Нюня и протянула руку, чтобы красиво опереться на малыша, да чуть не упала: Фефешка уже исчез.

– Ну, где же твой Фефешка?
– спросил, улыбаясь, Фимка.

– Прибежит - куда он денется. Он, как бабушка Тихая, туда-сюда, туда-сюда, никакого покоя с ними...

Она бы еще немного пофасонила и своей рассудительностью, и тем, что она, как своя, в муравейнике, но тут увидела, что пробегающий муравей остановился, пошевелил антеннами, направляя их на Фиму, и вдруг бухнул брюхом об пол.

– Бежим!
– крикнул Фима, хватая ее за руку.
– Не сюда, направо.

Появившийся Фефешка со своей детской назойливостью задержал муравья, а они уже карабкались вверх по крутому тоннелю.

– Держи фонарь, я буду прикрывать!
– сказал Фима.

– Фимочка, а куда?
– не удержалась от вопроса Нюня, хотя карабкаться было нелегко, она задыхалась, и у нее дрожали коленки.

– Это он из-за моей царапины, - объяснил Фимка.
– Не упади! Быстрей! Уже недалеко. Я знаю куда!

Глава 36

Старый знакомый

В тот момент, когда Фефешка, подхватив Нюню, бросился к выходу, Людвиг Иванович кинулся за ними, но не успел. "Реакция не та, стар ты уже, дядя Люда", - сокрушенно подумал он. "Я найду", услышал он голос Нюни - и всё, и они исчезли во тьме муравейника.

Вот тут, впервые за всю свою жизнь, Людвиг Иванович без шуток, прибауток и стихов, а беспомощно и нудно стал ругаться на Нюню, на Фиму, на свою жизнь, на муравейник. Потому что, хотя у него и были крепкие нервы закаленного следователя, но в этой преисподней, где муравьи сновали, как гоночные машины или даже ракеты, и мгновенно готовы были перейти от облизывания к атаке, с этим его спасательно-поисковым отрядом из двух старушек и девочки, которых самих то и дело надо было разыскивать и спасать, никакие нервы не способны были выдержать.

– Всё, - говорил Людвиг Иванович, - довольно и еще раз довольно! Пусть даже мы погибнем, меня это нимало не волнует! Люди, которые все время теряются, хлопаются в обморок и сбегают, не могут рассчитывать на спасение. Люди, которые не умеют действовать согласованно...

– Лютик Иваныч!
– невозмутимо перебила его Тихая.
– Лестницу я уже увязала. Чего дальше?

– Чего дальше, чего дальше! А не знаю я, чего дальше! Не знаю, не знаю и еще раз не знаю! Не знаю - и всё тут! Если вы все такие самостоятельные, сами и решайте, чего дальше. А я не знаю и знать не хочу, уразумели вы?

А сам между тем пробовал, крепко ли завязаны Тихой узлы, прочны ли концы петли. Однако, проверив работу, аккуратно сложил веревочную лестницу и снова сел на кучу мусора, обхватив голову руками.

– Лютик Иваныч, да ты, никак, кулючишь? До ста аль до тыщи будешь считать? Только не жди, Нюнька не крикнеть: "Ищите, спряталась".

– А может, ее подождать здесь?
– сонно сказала откуда-то из темноты Бабоныко.
– Она девочка быстрая. Поищет да и вернется. А я уже набегалась нынче.

– Смотри, Мательда, бока поломаешь - столько дрыхнуть!
– грозно сказала Тихая.

А Людвиг Иванович все так же сидел, обхватив голову руками и не двигаясь с места.

В это время очередной муравей сбросил в камеру мусор. Людвиг Иванович посветил, а Бабоныко ахнула:

– Это же Нюнин бант! Не может быть! Людовик, спасите ее!

Но Людвиг Иванович, выхватив из мусора ленту, увидел в узелке записку и, быстро пробежав ее глазами, крикнул "Тюнь!" и "Ура!", а потом стихи: