Он дал слабину. Но больше не даст. Никогда!

Утром, перед началом рабочего дня, Мамаев пересекся с генералом с Петровки. Встречу назначил на Москворецкой набережной. По воде стелился туман. Окна гостиницы "Россия" пылали отражением низкого солнца. Парапет набережной был влажный от ночной росы.

Мамаев написал в блокноте единичку с пятью нулями и показал генералу:

– Столько будет, если Калмыков сядет не позже чем через пять дней.

– Чего?
– предусмотрительно спросил генерал.

– Итальянских лир, чего! Баксов! Если через десять дней...
– Мамаев зачеркнул ноль.
– Понял?

– А если не уложимся?

– Будешь жить на зарплату. Обрывки листка полетели в воду.

– Петрович, будет сделано, - поклялся генерал.
– Все, что возможно. И сверх того.

Сейчас Мамаев в этом не сомневался. С набережной он проехал в офис турецкой строительной фирмы "Измир", приказал перенести мебель из контейнера в дом и подписал все счета.

– К обеду чтобы там не было никого, - распорядился он.
– Ни единой души!

В фирме удивились, но спорить не стали. Работа оплачена, а если русский хочет жить в доме с недоделками, пусть живет.

Выйдя из офиса, Мамаев из уличного автомата позвонил Люське:

– Бросай все и езжай на Истру. Купи еды и сиди, жди меня. Никому не говори, куда едешь. Никому. Ясно?

По его голосу Люська поняла, что происходит что-то серьезное, но спрашивать ни о чем не стала.

– Папа, все сделаю, - заверила она.
– Только я не помню, где дом. И дорогу не помню. Диктуй адрес.

Адрес. Не было там никакого адреса, только номер участка. Но Мамаев нашелся:

– Писатель, который возил нас. Он помнит. Визитку не выбросила?

– Нет.

– Звони ему. Когда приедешь, запрись, никому не открывай. Свет не включай.

Сообразив, что в доме ей придется быть одной, Люська перепугалась:

– Папа, я боюсь. Там же вокруг никого!

– Черт! Найми кого-нибудь из местных, пусть сторожит!

– Когда ты приедешь?

– Не знаю. Когда приеду, тогда и приеду.

У него было острое желание отправиться на Истру немедленно, затаиться там, переждать опасность, но это было бы проявлением слабости, а он не мог позволить себе быть слабым.

– В офис!
– приказал он Николаю и весь день занимался делами с той особенной старательностью, с какой всегда делает рутинную работу человек, которому вечером предстоит тяжелый, но сладостный разговор с уличенной в измене женой.

III

Тюрин приехал в восьмом часу вечера. Даже злобное мстительное чувство, с которым Мамаев ждал его, не помешало ему отметить тяжелую мрачность и словно бы брезгливость на высокомерном и более сонном, чем обычно, лице начальника службы безопасности. Но Мамаев был слишком вздрючен, слишком занят собой, чтобы задумываться о причинах его мрачности.

Не спрашивая разрешения, на правах своего, Тюрин подошел к бару, вмонтированному в книжный шкаф, налил себе старого скотча, который Мамаев держал для важных посетителей, тут же, не отходя, выпил, налил еще и со стаканом в руках уселся в кожаное кресло возле журнального стола.

– Устал, как собака. Полдня за рулем, - объяснил он.
– Дела-то плохие, Петрович.

– Может быть, может быть, - покивал Мамаев.
– Но ты даже не представляешь, насколько плохие.

– Не хочешь спросить, куда я ездил?

– Нет, Тюрин, я хочу спросить тебя о другом, - ответил Мамаев.
– Совсем о другом.

Он пересел из-за письменного стола во второе кресло возле журнального стола и доверительно поинтересовался :

– Скажи, Тюрин, тебе плохо работалось у меня?

– Нормально.

– Может, я мало тебе платил? Работой перегружал? Или тачку плохую купил? Может, ты хотел "мерс", а я купил тебе вшивую "вольвуху"?

– Тачка как тачка.

– Но ведь что-то тебе не нравилось? Давай начистоту. Что тебе не нравилось?

– Кончай, не время!
– раздраженно бросил Тюрин.
– Многое мне не нравилось. Но не время сейчас об этом.

– Нет, Тюрин, время, - возразил Мамаев.
– Время! Другого не будет!

От невозможности сидеть на месте вскочил, быстро прошел по кабинету, остановился перед Тюриным, набычив лысоватую голову и сунув руки в карманы пиджака, как бы силой удерживая их там.

– Понять я хочу, Тюрин. Понять я тебя хочу. Я же тебя из говна вытащил. Я дал тебе все. Ты был мне почти другом. За что же ты со мной так поступил? За что же ты меня продал?