– Не вытекает, - сказал Голубков.

– Что из чего?
– не понял Авдеев.

– Вывод из факта. Если "пятерка" оказалась не той, это не значит, что хвоста не было. От Жуковского до Москвы за моей "Волгой" шел четыреста двенадцатый "Москвич". Без номеров, с бумажкой на лобовом стекле "В ремонт".

– Да кто же на таких тачках пасет?!

– Это я у тебя должен спросить.

– Виноват, товарищ полковник. Разрешите продолжать?

– Приказываю.

Голубков поднялся в свой кабинет. На столе лежала шифровка:

"Пастухов - Центру. В 9.30 по местному времени на объекте совершил посадку самолет Ант-125 "Мрия" компании "Аэротранс".

Твою мать!

Голубков связался с диспетчером управления и распорядился срочно прислать к нему капитана Евдокимова.

Когда оперативник прибыл, продиктовал ему адрес Крылова и приказал немедленно организовать круглосуточную негласную охрану объекта. В случае необходимости действовать адекватно.

Евдокимов вышел. Дверь кабинета закрылась за ним и тут же открылась. Голубков подумал, что оперативник хочет что-то уточнить, но вместо него вошел начальник информационного центра молодой подполковник Олег Зотов. И при первом же взгляде на его озабоченное лицо Голубков понял, что ничего хорошего не услышит.

– У нас проблемы, Константин Дмитриевич, - сообщил Зотов.

– Вижу. В чем дело?

– Несанкционированное проникновение в нашу базу данных. В файлы "Госвооружения". Голубков нахмурился:

– Извне?

– Хуже. Изнутри.

– Когда?

– Прошлой ночью.

– А защита?

– А что защита? У нас есть как минимум два человека, для которых что есть защита, что нет защиты.

– Один - ты. Кто второй?
– спросил Голубков.

Он уже знал; что услышит.

Это и услышал:

– Лейтенант Ермаков.

Глава VI

Первый раз в Центральной клинической больнице генеральный директор ЗАО "Феникс" Михаил Матвеевич Ермаков был лет десять назад, когда его тестя свалил инсульт, от которого он так и не оправился. Позже еще раз навещал занемогшего шефа, представителя президента в "Госвооружении" генерала армии Г. Но как-то никогда и не думал, что может оказаться здесь в качестве пациента.

В свои пятьдесят два года к врачам Ермаков не обращался ни разу, разве что к стоматологу. Сказывалась здоровая природная закваска родителей, ярославских крестьян, подавшихся в Москву в голодные 30-е годы. Мать, правда, надорвалась на патронном заводе в войну, умерла рано, в шестьдесят лет. А дед Матвей, как называли отца в семье, и на семьдесят восьмом году жизни еще вовсю скрипел, курил, пил водку, матерщинничал и был вообще хоть куда, своей энергией вселяя в сына надежду и на его собственное долголетие.

Палата, куда Ермакова привезли после операции, была просторная, светлая, с приемной для охраны и посетителей, с дорогим ковром на полу и мягкими креслами. Апартаменты, конечно, не президентские, но не меньше чем министерские. Проснувшись наутро, Ермаков отметил это чисто машинально и с полным равнодушием, хотя на такие мелочи всегда обращал внимание. Опытному глазу мелочи могут рассказать очень многое. Но теперь было не до них. Слишком неожиданным и ошеломляюще быстрым оказалось то, что с ним произошло. Будто только что открыл дверцу "вольво", выходя из уютного, пахнущего новой кожей салона машины, и вот он уже здесь, в этой палате, с ноющей раной в ягодице.

Все случилось как бы одномоментно: жгучий пинок, швырнувший его на мокрый бетон крыльца, кнопка домофона, до которой он тянулся, тянулся и не мог дотянуться, истошный крик жены: "Убили! Голубчика моего убили!"

Сирена "скорой".

Свет операционной.

Это была одномоментность автомобильной аварии, когда реакции водителя не хватает ни на что: ни на то, чтобы вмешаться в события, ни даже на то, чтобы понять, что происходит.

Ермаков лежал на правом боку, щекой к подушке, на высокой больничной кровати и ощущал себя раздавленным, вышибленным из колеи, униженным. Унизительным было все: казенная пижама, из рукавов которой торчали его большие волосатые руки, короста небритости на щеках, казавшийся трупным запах постельного белья, а главное - неловкость позы и вынужденная неподвижность.

Возле кровати сидел следователь, майор ФСБ, бесцветный, как все фээсбэшники, с папкой на коленях, заполнял бланк допроса потерпевшего. Ермаков не расположен был вести разговоры со следователем, ему нужно было очень многое обдумать, быстро понять, что произошло и что все это значит. Но отказаться от показаний не было очевидных причин. Поэтому он терпеливо отвечал на вопросы, повторил, что не имеет ни малейшего представления, кто мог быть заинтересован в его смерти. Он ожидал, что последуют расспросы о служебных делах, но вместо этого фээсбэшник попросил пояснить, знаком ли он с гражданкой такой-то и в каких отношениях находится с гражданкой такой-то.