– Понял вас.

– Действуй, подполковник. Сейчас все зависит от тебя.

– Есть действовать, товарищ генерал армии.

– И вот что еще. Связь держи только со мной. Ясно?

– Воздержаться от докладов генерал-лейтенанту Ермакову?
– переспросил Тимашук.
– Но он мой непосредственный начальник.

– Вот именно - воздержаться. Я твой непосредственный начальник. Ермаков пусть лечится. Бери дело на себя. Жду доклада. Все, конец связи.

Тимашук положил трубку и некоторое время неподвижно сидел перед пультом.

Вот это поворот. Вот это, черт возьми, поворот! Что же произошло между Ермаковым и Г.? Не просто столкновение. Столкновение со всего маху. Лоб в лоб. И у Г. лоб оказался крепче. В чем же Ермаков прокололся? И так по-крупному, что его выводят из игры. В самый разгар дела. Огромного дела, которое могло вынести его на такую высоту, что даже представить страшно. И его, Тимашука, передвигают на освобожденную Ермаковым клетку. Только так можно было понимать слова Г.: "Бери дело на себя". Только так.

Тимашук разрешил полковнику Тулину и связисту войти, одолжился у лейтенанта сигаретой. Быстро выкурил ее, приказал завтра с утра убрать остатки "Мрии", чтобы подготовить взлетно-посадочную полосу для приема "Руслана", сказал полковнику несколько ободряющих фраз и вышел. На лестнице его окликнул связист:

– Товарищ подполковник, снова Москва. Тимашук вернулся в комнату:

– Слушаю вас, товарищ генерал армии. Но вместо козлиного баритона Г. в трубке раздался хмурый голос Ермакова:

– Ты с кем это разговариваешь?

– Прошу извинить, товарищ генерал-лейтенант. Мне сказали, что он должен звонить.

– Звонил?

– Нет, - ответил Тимашук. И повторил: - Никак нет.

Это была точка. В его прежней жизни. В его прежних отношениях с Ермаковым. Роли сменились. Логика командной гонки. Не тянешь - уйди. Ничего личного. Команда не может ждать. И важно быстро понять свою новую роль. Чем раньше поймешь, тем больше шансов, что не сомнут, не затопчут.

Генерал-лейтенант Ермаков не понимал. Это чувствовалось по его тону.

– Что у тебя творится?
– раздраженно спросил он.
– Почему не докладываешь?

– Не о чем. Все стоит. Саперы обещают восстановить ЛЭП через двое суток.

– Допросы?

– Продолжаю.

– Что выяснил?

– Ничего.

– Молчат?

– Не знают. Я свяжусь с вами, как только получу результат, - пообещал Тимашук, чтобы не затягивать этот пустой разговор.
– Как вы себя чувствуете, товарищ генерал-лейтенант?

– Ты не о моем самочувствии думай, а о своем!
– с угрозой посоветовал Ермаков.
– Плохо работаешь, подполковник. Очень плохо. Все провалил.

Зря он это сказал. Ну, сам напросился. Жопа недостреленная. Будет он выговаривать. Лечитесь, товарищ генерал-лейтенант. А мне нужно работать.

– Прошу извинить, товарищ генерал-лейтенант, - сухо ответил Тимашук.
– У меня нет времени на разговоры, мне нужно работать.

Не дожидаясь ответа, он повесил трубку. И вдруг понял, что сказал чистую правду. У него действительно не было времени. В Центре знают, что группа Пастухова захвачена. Этот Центр должен будет что-то предпринять. И очень быстро. Немедленно. Он должен их опередить. И он их опередит.

Тимашук вышел на улицу.

Над аэродромом неистовствовала гроза. Вся злоба мира долбила землю молниями, сотрясала ударами грома. Хляби небесные обрушивали потоки воды.

Тимашук завернулся в плащ-палатку и шагнул в ад.

Он спешил.

У него оставалось все меньше времени.

Сидеть на бетонном полу с прицепленными к трубе руками было не очень-то удобно, но я кое-как примостился. Подсунул колени под локти, чтобы браслетки не так сильно резали руки, привалился плечом и виском к радиатору. Радиатор был холодный, как.

Осторожней надо бы со словами. Так недолго накликать беду. Ексель-моксель. А мы ее уже не накликали?

Надежда превращает в раба, в тварь дрожащую.

Безнадега дает свободу.

Радиатор был холодный, как труп.

Люминесцентные лампы на закопченном потолке мигали, потрескивали. Из крана в углу бокса на железную раковину звонко капала вода. Стены были пропитаны запахом отработанной соляры, машинного масла, металла. В трубах гудело, слегка вибрировал пол - как корабельная палуба. Где-то рядом работала мощная силовая установка. Резервная дизель-электростанция, больше нечему. Значит, ЛЭП еще не восстановили. Слышались еще какие-то глухие удары, то сильней, то тише. Сколько же времени мы здесь сидим?