Первыми нашими воспитателями были офицеры-фронтовики, имевшие довоенный педагогический опыт. Это были в большинстве своем люди, искалеченные войной, контуженные или тяжелораненые, здоровье которых не позволяло отправить их снова на фронт. Два офицера-воспитателя, старший лейтенант Гаврилов и старший лейтенант Маняк, и командир роты капитан Чичигин были и нашими наставниками, и нашими папами-мамами, и няньками одновременно. О них я всегда вспоминаю с огромной любовью и восхищением.

Старший лейтенант Гаврилов, награжденный медалью "За отвагу", очень любил нас, мальчишек. У этого человека всегда находилось время поговорить с нами, почитать сказку, а чаще всего рассказать нам о героизме наших бойцов на фронте. Ведь мы были детьми войны и чутко прислушивались к сводкам Совинформбюро, к каждой весточке с фронта. Гаврилов учил нас всему: пришивать подворотнички, стирать носовые платки и пользоваться ими. Многие из нас не умели пользоваться даже туалетной бумагой, и наши строгие воспитатели и их помощники старшины внушительно, но не жестоко, отчитывали каждого, у кого на кальсонах появлялись "лисички". Гаврилов ненавязчиво, спокойно объяснял, показывал, терпение и такт этого замечательного человека были неиссякаемы. Пробыл он у нас три самых трудных месяца и все рвался на фронт, чтобы отомстить за погибшую жену и двоих маленьких сыновей. Все эти месяцы Гаврилов бомбардировал начальство рапортами, добился своего и ушел на фронт, где пал смертью героя, оставив в наших душах память о нем да детскую любовь.

Точно таким же был мой командир взвода старший лейтенант Маняк. Смуглый лицом, стройный и красивый, как кубанский казак, строгий и в то же время нежный. Как мы любили этого человека, как льнули к нему! Сколько фотографий в старых альбомах хранятся у детей и внуков бывших суворовцев нашего младшего подготовительного класса, где в суворовской форме сидят, прильнув к молодому офицеру, мои друзья и товарищи! В конце зимы 1944 года Маняк подошел ко мне и сказал: "Коля, одевайся и пойдем со мной в город. Твоя мама просила, чтобы ты сфотографировался и выслал ей фотографию". Так появился в моей семье и у моих многочисленных родственников мой первый суворовский снимок, где я, пухлый, щекастый суворовец, прижался к плечу нашего Маняка.

Многие из нас подходили к нему и стеснительно обращались строго по уставу: "Товарищ старший лейтенант, разрешите мне называть Вас папой!" Леонид Абрамович (так звали нашего Маняка), хлопая длиннющими ресницами, прикрывавшими красные от недосыпания глаза, совсем не по уставному отвечал очередному мальцу: "Ну что ж, сынок, разрешаю!".

Однажды очередной "сынок", Витя Федотов, спросил нашего взводного: "Папа, старший лейтенант Маняк, а почему у Вас всегда красные глаза?" Маняк рассмеялся и ответил: "Та цэ ж я вас, сынков, по ночам караулю!".

И это было правдой, в чем я самолично убедился.

Мы знали, что наши офицеры и старшины сутками проводят время вместе с нами и возятся весь день, обучая и приводя нас в божеский вид. Как же должны были уставать наши молодые воспитатели за целые сутки напряженного труда, полного огромной ответственности и забот за жизнь ребятишек!

Однажды Витя Федотов, мой закадычный дружок, с которым сидел я за одной партой и спал рядом, предложил мне дневалить всю ночь вместо нашего Маняка. Я без колебаний согласился. После отбоя, когда все улеглись на покой, мы сказали Леониду Абрамовичу, ходившему вдоль кроватей и ворчливо увещевавшему неугомонных утихомириться и спать: "Товарищ старший лейтенант, спите эту ночь спокойно, мы за Вас подневалим. Даем Вам честное суворовское слово, не уснем до утра". Он шикнул на нас и приказал спать. Мы, смежив веки, сделали вид что спим, а сами следили за ним. Наконец, все утихли, а Маняк все ходил по рядам, заботливо укрывая уснувших. Но вот он шумно вздохнул, с хрустом потянулся и нырнул в маленькую каптерку за тонкой фанерной перегородкой. Скрипнула сетка солдатской кровати, потом раздался здоровый храп.

Мы честно бодрствовали с Витей, рассказывали друг другу страшные истории, безбожно фантазировали, как бы мы геройски сражались с фашистами, если бы попали на фронт. А зимняя ночь давила на веки, раздирала в зевоте рот. Мы начали щипать друг друга, упрекать друг друга в слабости, в нечестности желания уснуть и прочих мальчишеских грехах. А ночь тянулась так медленно! И тогда мы вскакивали с наших постелей и начинали бегать по проходу между кроватей, делать различные упражнения, чтобы разогнать сон.

Не знаю, сколько времени продолжалось наше дневальство, но вот за тонкой перегородкой каптерки храп внезапно прекратился, скрипнула дверь и на пороге появился наш офицер-воспитатель. А утром, на общем построении, Маняк распекал перед всей ротой двух сонь, позволивших себе роскошь - спать, как "слоны в тропическом лесу" и проспать все на свете - и подъем, и физзарядку. Перед строем роты, низко опустив повинные стриженые головы, стояли двое злостных нарушителей воинской дисциплины. Нам было стыдно, что мы оказались такими слабыми и не смогли подняться после дежурства.

Будущему моряку дальнего плавания Коле Теренченко было в ту пору чуть больше десяти лет, а будущему полковнику Витюшке Федотову только что исполнилось восемь.

...Сколько ты ночей вот так вскакивал по многу раз за ночь, дорогой наш командир и отец, чтобы пройтись по рядам безмятежно спавших многочисленных твоих сынков, заботливо укрыть распроставшихся во сне, осторожно разбудить тех, кого нужно было сонного отнести к ночной параше, а таких было немало! Уже тогда, в зимние дни и ночи конца 1943-го и начала 1944 года в твоей буйной шевелюре появилась заметная седина. Какими золотыми звездами измерить твой повседневный подвиг на протяжении многих лет, в которые ты пестовал и лелеял своих питомцев?

И когда ты уходил от нас по приказу сверху, летом 44-го, чтобы заменить в одной из старших рот ушедшего на фронт офицера, горю нашему не было предела. Мы всем взводом втолкнули тебя в наш класс, забаррикадировали дверь и на приказ извне открыть ее отвечали дружным ревом. И на твоих глазах были скупые мужские слезы. Только твоим обещаниям не забывать нас мы вняли, подчинились и отпустили тебя, навсегда оставив в своих мальчишеских душах.

.. .Спустя 45 лет, в декабре 1988 года, на встрече суворовцев-новочеркасцев, я видел группу полковников, одного генерала, почтительно беседовавших с крепким еще пожилым мужчиной с совершенно седой шевелюрой. Это был наш Маняк, наш Отец и Командир. Земной поклон Вам, дорогой Леонид Абрамович, и многие лета жизни! Живите еще долго, долго!