Шрифт:
– Никита Иванов.
– Не повезло тебе, парень, - прошептал врач.
– Хозяева пещер ненавидят евреев, негров, русских и коммунистов.
– А вы?
– Мое имя Майкл Москун. Я сам пленник.
– Не понял. Объясните.
– Можно и объяснить. Ты что-нибудь о "Храме народов" слышал?
– Кое-что.
– В начале века организация "Храм народов" зафрахтовала несколько космических кораблей и переселила на Марс всех своих членов. Я - один из них: Здесь мы построили поселок и создали коммуну.
– Но ведь Нью-Джонстаун погиб. .
– Да. Поселок погиб. Но многие жители его уцелели. К тому времени мы уже завершали приспособление карстовых пещер под постоянное жилье. Загерметизирoвали их, построили тамбуры, смонтировали установки, вырабатывающие кислород, соорудили теплицы, животноводческие фермы. Короче, создали вполне нормальные условия для жизни. В момент ракетного удара по поселку сотни коммунаров работали в пещерах. Они не пострадали. Мне удалось выходить и нескольких раненых, доставленных из поселка после нападения.
– Ничего не понимаю, - пробормотал я.
– Что аа метаморфозы: коммуна и вдруг... портрет Адольфа.
– Прежде на том месте висел портрет творца "Храма народов" Джима Джонса. Фашистские ублюдки сожгли его и повесили портрет своего идола.
– Но откуда они взялись? Как попали сюда? Майкл Москун тяжело вздохнул.
– Экипаж корабля, напавшего на Нью-Джонстаун, не погиб. Верно, корабль разбился. Нам удалось подбить его. Но экипаж успел высадиться на шлюпках. Коварством и хитростью неонацисты проникли в пещеры, овладели ими, истребили почти всех мужчин и стариков. Из наших женщин они выбрали себе в жены белых. Наших детей превратили в рабов. Теперь здесь две касты: избранные и мы, рабочий скот. Избранные - это захватчики и их отпрыски. Рабочий скот - это оставшиеся в живых коммунары и их несчастные дети.
– Почему захватчики не убили лично вас, Майкл?
– Меня они долго истязали, но оставили все же в живых. У них не оказалось своего врача.
– Стоило ли ради всего этого удирать на Марс? Могли бы создать коммуну и на Земле, - сказал я, вздохнув.
– Создавали, - горько усмехнулся врач.
– Наши предки. В Гайане. В семидесятых годах прошлого века. Тогда жив еще был святой Джим Джонс. Коммуна называлась Джонстаун.
– И что?
– Скверно вы, молодой человек, историю знаете.
– Землянам сейчас не до истории. Что же произошло с Джонстауном в Гайане?
– Коммуну уничтожили наемники ЦРУ.
– Так, понятно. На Марсе почти все повторилось. Майкл, скажите...
Я не успел договорить.
В коридоре послышались шаги, дверь резко распахнулась, и в комнату ввалились трое детин в эсэсовской форме. Один из них - в офицерском мундире - резко обратился к Майклу Москуну:
– Ожил красный?
– Да, - тихо ответил врач.
– Прекрасно. Будет кого казнить.
Повернувшись ко мне, эсэсовец грубо cпросил:
– Одевайся, комми. Тебя желает видеть наш фюрер.
– Но ему нельзя еще ходить, - возразил Майкл.
– Утащим за ноги, если понадобится, - заржал фашист.
– Позвольте, хоть укол поставлю. Обезболивающий, - взмолился врач.
– Ставь, только быстрее.
Майкл Москун вколол мне какой-то наркотик, достал из тумбочки кувшин с водой, тазик и полотенце, помог умыться и переодеться.
Минут десять меня вели по каким-то узким слабоосвещенным коридорам и лестницам. Ни одна живая душа при этом не повстречалась.
"Тайными ходами доставляют", - сообразил я.
Кабинет местного фюрера поражал размерами и роскошью. А сам фюрер оказался человеком невзрачным. Худой, старый, совершенно лысый, с черными кругами под глазами.
Он сидел за огромным двухтумбовым столом в кресле,, больше похожем на трон. Черный, шитый золотом мундир, был ему немного великоват. А может, старик с годами усох?
Не вставая, фюрер долго рассматривал меня, потом знаком предложил сесть в свободное кресло напротив era стола.
Я сел.
Знаком же хозяин кабинета отправил сопровождавших; меня эсэсовцев за дверь.
– Кто ты?
– спросил он меня.
Я назвал себя и перечислил все свои должности и полномочия.
– Военный комендант стройки?
– удивился он.
– Да. А что?
– То есть другими словами, ты для своих здесь самый главный?
– До прибытия переселенцев, - уточнил я.
– Потом изберут гражданские органы власти.
– И ты отдашь власть?
– хитро прищурился фюрер.