– Я тебя не хвалю!
– обратился он к Жене.
– Это все тебе дал Господь Бог. Только вот как ты сумеешь этим распорядиться? Пойми, что художник в ответе: какими творениями он населяет мир. И что за голуби полетят из его мастерской - со злой или с благой вестью... Наша жизнь и без того черной краской сверх меры замазана! Так помоги нам вздохнуть, улыбнуться... подышать спокойно возле вещиц твоих...

Он взял папиросу, подошел к раскрытой форточке и стоял там молча курил и глядел за окно - в ночь. Потом погасил окурок и вернулся к свом притихшим гостям. У них было такое чувство, будто Левшин ощутил вдруг приступ мучительной боли и перемогал эту боль, стоя один у окна.

– Дело даже не в том, что ты слепила эту уродицу!
– продолжал он, уже чуть поспокойнее.
– И слепила мастерски, поверь мне! Важно то, что ты к ней относишься... как бы это сказать... слово не могу подобрать. А! Словно она часть тебя. Вот! Ты сделала автопортрет. Я не прав?

– Может быть...
– Женя отвернулась.
– Да, вы, наверное, правы.

– И такой ты себе нравишься?

– Что вы меня все мучаете!
– не выдержала девчонка.
– С самого утра меня все спрашивают, да допрашивают... не могу больше. Оставьте вы меня все в покое!

Она одним ловким движением зашвырнула фигурку в раскрытую форточку. И принялась судорожно запихивать свои немногочисленные вещички в сумку. Кое-как напялила куртку, про шарф позабыла, шапку в сердцах швырнула поверх вещей... Не могла же она в такой обстановке спокойненько надевать её, стоя перед зеркалом, а нелепо выглядетьсо сбившейся набекрень шапкой Евгения не хотела... Не такая она была девочка! В ней просыпалась настоящая женщина, которая пусть лучше промерзнет до костей, чем будет выглядеть пугалом огородным...

Она было хотела выскочить на улицу не попрощавшись, но в последнюю минуту обернулась на пороге и попыталась изобразить на своем лице подобие улыбки.

– До свидания, Нил Алексеевич. И... спасибо вам. Спасибо за все! Не вспоминайте меня... плохо.

Дверь хлопнула, стылый морозный воздух вздохнул у дверей... Никита как сидел на своем стуле, так и не смог подняться. Он сейчас что-либо плохо соображал.

– Ну? Чего сидишь?
– неожиданно тепло улыбнулся ему Левшин.
– Догоняй свою подругу. Ты, что, одну её в ночь отпустишь?

Никита стремглав вскочил, в одну минуту собрался, запихнул в карман дубленки Женькин шарф, подхватил тяжеленную печь подмышку, бросил... и кинулся на шею к Нилу Алексеевичу.

Рыдания помимо воли рвались из горла.

– Ну что, брат? Любовь - это дело такое... Придется помучиться! Но она, брат, того стоит, ты уж поверь мне, старику...

Левшин закашлялся, закурил, легонько прихлопнул парня по плечу и подтолкнул к порогу.

– Приезжайте, когда все у вас утрясется!
– крикнул он, высовываясь на улицу вдогонку Никите, со всех ног догонявшему свою беглянку.
– Все у вас будет хорошо, мальчик, слышишь? Хорошо-о-о-о...

Его крик истаял во тьме Рождественской ночи. Где-то вдали послышался слабый, глухой удар колокола.

Глава 14

ШЛЮЗ

Никита догнал Женю у ручейка в самой глубине крутого овражка. Она запыхалась, волосы рассыпались по плечам, щеки пылали, а в глазах светилось упрямство.

– Женька, погоди... Ну, куда ты, глупая!

Он нагнал её и, с силой ухватив за плечи, развернул лицом к себе.

– Ты ж замерзнешь без шапки. На-ка, надень.

Кит бросил в снег свой неподъемный груз - печку для обжига - и осторожно, чтобы не вызвать очередного приступа ярости, достал из кармана шарф, плотно укутал им её шею, потом вынул из её сумки шапку и аккуратно, бережно надел ей на голову. Та стояла покорно, не сопротивлялась. А когда он так же тихонько и заботливо вдел её измерзшиеся ладони в рукавички, лежавшие тут же - в сумочке, прежде надышав на них горячим своим дыханием, она... расплакалась.

– Ну, маленькая, ну, милая моя! Ну, что ты? Все хорошо! Сейчас приедем домой - электрички ведь ещё ходят - отогреемся... и все потихоньку наладится.

– Ничего.. не на-ла...дится, - лепетала она, задыхаясь от слез, - ты нич-чего не... зна-ешь!

– Я все знаю, маленькая! И даже то, чего ты не знаешь... Только ты погоди немножко - до Рождества осталось всего каких-нибудь два часа. Ну, может быть, чуть побольше ... А после все будет у нас с тобой по-другому по-новому. Ты просто верь мне и все!

– Ни по-новому - ни по-ста...рому... нич-чего не будет у нас! Пот-тому, - ох!
– она задохнулась совсем и приникла к его груди.
– Потому что по-старому я больше жить не могу...

– Вот и хорошо! И не надо! Будем просто жить! Это ж так здорово, Женька! Рождество! Снег кругом! Никого... И новая жизнь начинается!

– А по-новому жить мне не дадут. Меня не пустят туда - в эту новую жизнь... Ой-ей-ей!
– она совсем сникла и заплакала как маленькая, изо всех сил вцепившись в воротник его дубленки.