Все смеялись и отец больше всех. Потом влетела летучая мышь, вскочили, гоняли ее, кричали и опять смеялись. Перед сном я зашла к отцу.

– Сердце твое как?
– спросила я.

– Это все пустяки!
– ответил он мне.
– Самое важное не в этом, а в том, что не нынче-завтра умирать надо.

– А я не могу быть равнодушной к этому, - сказала я.

– Да, да, понимаю, а все-таки мне умирать пора.

– Чертков говорит, что ты проживешь до ста лет.

– Нет, нет, и не хочется, не хочется...

Он так грустно это сказал, что я чуть не расплакалась.

– Хотя, - прибавил он, помолчав, - в одном отношении хочется. Делаешься хоть понемногу все лучше и лучше.

– Ну, когда тебе хорошо и мне радостно, - сказала я.

– Пойду свой дневник писать!

Вызванные к матери врачи, доктор Никитин и профессор по нервным болезням Россолимо, приехали, когда Тани и Михаила Сергеевича уже не было. Лева отнесся к их приезду скептически.

– Я скажу докторам, - сказал он, - что лечить надо не мать, она совершенно здорова, а выжившего из ума отца!

Врачи не нашли у матери признаков душевной болезни, но крайнюю истерию, "паранойю". Они советовали во что бы то ни стало разлучить отца с матерью. Но как только они сообщили об этом мам?, поднялась страшная буря, она ни за что не хотела на это согласиться.

Дмитрий Васильевич видел душевные страдания отца и не знал, как помочь нам. Он выслушал сердце отца и нашел его в очень плохом состоянии.

– Скажу вам по секрету, - грустно сказал он, - вам предстоит еще много, много тяжелого.

Из приезда врачей ничего не вышло. Я надеялась, что соберется вся семья, по крайней мере старшие, и вместе с докторами обсудят, как оградить отца от постоянных волнений. Нельзя же было оставить 82-летнего старика одного, на произвол судьбы с его страданиями!

Но врачи уехали, и я снова почувствовала полное одиночество и беспомощность!

Должно быть, мать подозревала о существовании завещания. Она вызвала брата Андрея, и мы со страхом ждали его приезда.

– Ты вот все огорчаешься, - сказал мне как-то отец, - а я так хочу смерти, - это единственное избавление. Мне так тяжело! А вот теперь еще, кроме Льва Львовича, Андрей Львович... Хочу еще сказать тебе, что мне все чаще и чаще приходит в голову, что нам надо с тобой уехать куда-нибудь. Тут такие серьезные мысли, приближение смерти, не до любезностей и притворства. Ах, какая это все фальшь, какая фальшь!
– вдруг воскликнул он.

В другой раз отец сказал невестке Ольге:

– Странная вещь, даже смешно говорить: ведь если бы только Софья Андреевна на одну минуту сознала себя виноватой, все было бы хорошо и как ей легко бы стало. А выходит, наоборот, вот уже тридцать лет, и чем дальше, тем хуже, все ее старания направлены на то, чтобы оправдать, обелить себя и осудить других.

– Что это, болезнь, пап?, или распущенность?
– спросила Ольга.

– Распущенность, распущенность, - сказал отец.
– Отсутствие всякого сдерживающего начала, кроме общественного мнения.

Приезжал Миша с семьей. Он скоро уехал, а семья его осталась. Я много говорила с его женой, она разумная и все поняла. Какие прекрасные жены у моих братьев! Недаром один раз брат Миша глубокомысленно изрек: "В одном мы несомненно лучше своих жен". "В чем же?" - спросила его.
– "У нас вкус гораздо лучше".

Я удивлялась отношению Миши к воле отца. Не все ли равно, есть ли юридическое завещание, если всем нам прекрасно известно желание отца, не раз выраженное им и устно и письменно? Неужели может подняться вопрос о том, исполнить ли отцовскую волю или нет?

Жена брата со мной вполне соглашалась и говорила, что Миша действовал под влиянием матери.

Через несколько дней приехал брат Андрей. Он только что получил письмо от Тани, писавшей ему о положении в Ясной Поляне и уговаривавшей его не подливать масла в огонь, помнить, что мать больная, что надо жалеть отца.

Когда я пришла в канцелярию, Андрей сидел там взбешенный.

– Какое идиотское письмо от Тани, - сказал он.
– Я с начала до конца не согласен с ним.

– Почему же?
– спросила я.

– Во-первых, я не считаю мам? больной, позвали каких-то жидов, они черт знает что наврали, а вы рады, это вам на руку. "Ненависть несвойственна людям", процитировал он из письма.
– А пап? со своим непротивлением только и делает, что ненавидит и делает зло людям.

– Что ты, что ты говоришь, Андрюша!
– с возмущением сказала я.
– Когда же он кого обидел?!

– Только это и делает! Недаром восстановил против себя всех своих сыновей, а на меня, каждый раз, как я бываю, непременно разозлится.