– А бард Власов?- вспомнил Юра.

– Молчи уж!

С тем все вышло вроде бы наоборот, но позор страшный: тоже подцепили у Филина, пригласили к себе, назвали приятелей - слушать, отстояли два часа за тортом "Полено". Заперли дочь в детской, собаку на кухне. Пришел бард Власов, хмурый, с гитарой, торт и пробовать не стал: крем смягчит голос, а ему нужно, чтоб было хрипло. Пропел пару песен: "Тетя Мотя, ваши плечи, ваши перси и ланиты, как у Нади Команечи, физкультурою развиты..." Юра позорился, вылезал со своим невежеством, громко шептал посреди пения: "Я забыл, перси это какие места?" Галя волновалась, просила, чтобы непременно спеть "Друзья", прижимала руки к груди: это такая песня, такая песня! Он пел ее у Филина - мягко, грустно, заунывно,- вот, мол, "за столом, клеенкой покрытым, за бутылкой пива собравшись", сидят старые друзья, лысые, неудачники. И у каждого что-то не так, у каждого своя грусть: "одному любовь не под силу, а другому князь не по нраву",- и никто-то никому помочь не может, увы!- но ведь вот же они вместе, они друзья, они нужны друг другу, и разве это не самое важное на свете? Слушаешь - и кажется, что - да-да-да, у тебя тоже что-то такое примерно в жизни, да, вот именно! "Во - песня! Коронный номер!" - шептал и Юра. Бард Власов еще больше нахмурился, сделал далекий взгляд - туда, в ту воображаемую комнату, где любящие друг друга плешивцы откупоривали далекое пиво; перебрал струны, начал печально: "за столом, клеенкой покрытым..." Запертая в кухне Джулька заскребла когтями по полу, завыла. "За бутылкой пива собравшись",- поднажал бард Власов. "Ы-ы-ы",волновалась собака. Кто-то хрюкнул, бард оскорбленно зажал струны, взял папиросу. Юра пошел делать Джульке внушение. "Это у вас автобиографическое?" - почтительно спросил какой-то дурак. "Что? У меня все где-то автобиографическое". Юра вернулся, бард бросил окурок, сосредоточиваясь. "За столом, клеенкой покры-ыты-ым..." Мучительный вой пошел из кухни. "Музыкальная собачка",- со злобой сказал бард. Галя поволокла упирающуюся овчарку к соседям, бард поспешно допел - вой глухо проникал сквозь кооперативные стенки,- скомкал программу и в прихожей, дергая "молнию" куртки, с отвращением сообщил, что вообще-то он берет по два рубля с носа, но раз они не умеют организовать творческую атмосферу, то сойдет и по рублю. И Галя опять побежала к соседям,- кошмар, одолжите червонец,- и те, тоже перед получкой, долго собирали мелочью и вытрясли даже детскую копилку под рев обобранных детей и лай рвущейся Джульки.

Да, вот Филин с людьми умеет, а мы - как-то нет. Ну, может быть, в другой раз получится.

Время до восьми еще было - как раз чтобы постоять за паштетом в гастрономе у Филинова подножия, ведь вот, тоже,- на нашей-то окраине коровы среди бела дня шляются, а паштета что-то не видать. Без трех восемь вступить в лифт - Галя, как всегда, оглядится и скажет: "В таком лифте жить хочется", потом вощеный паркет безбрежной площадки, медная табличка: "И.И.Филин", звонок - и наконец он сам на пороге - просияет черными глазами, наклонит голову: "Точность - вежливость королей..." И как-то ужасно приятно это услышать, эти слова,- словно он, Филин, султан, а они и впрямь короли,- Галя в недорогом пальто и Юра в куртке и вязаной шапочке.

И вплывут они, королевская чета, избранная на один вечер, в тепло и свет, в сладкие фортепьянные рулады, и прошествуют к столу, где разморенные розы знать не знают ни о каком морозе, ветре, тьме, что обступили неприступную Филинову башню, бессильные пробраться внутрь.

Что-то неуловимо новое в квартире... а, понятно: витрина с бисерными безделушками сдвинута, бра переехало на другую стену, арка, ведущая в заднюю комнату, зашторена, и, отогнув эту штору, выходит и подает руку Алиса, прелестное якобы существо.

– Аллочка.

– Да, вообще-то она Аллочка, но мы с вами будем звать ее Алисой, не правда ли? Прошу к столу,- сказал Филин.- Ну-с! Рекомендую паштет. Редкостный! Таких паштетов, знаете ли...

– Внизу брали, вижу,- обрадовался Юра.- И спускаемся мы-ы. С пак-каренных вершин-н. Ведь когда-то и боги спуска-ались на землю. Верно?

Филин тонко улыбнулся, повел бровями - дескать, может, да, внизу брал, а может, и нет. Все-то вам надо знать. Галя мысленно пнула мужа за бестактность.

– Оцените тарталетки,- начал новый заход Филин.- Боюсь, что вы последние, кто их пробует на этой многогрешной земле.

Сегодня он почему-то называл пирожки тарталетками - должно быть, из-за Алисы.

– А что случилось - муку снимают с продажи? В мировом масштабе?веселился Юра, потирая руки, костистый нос его покраснел в тепле. Забулькал чай.

– Ничуть не бывало. Что мука!- махнул бородкой Филин.- Галочка, сахару... Что мука! Утерян секрет, друзья мои. Умирает - мне сейчас позвонили - последний владелец старинного рецепта. Девяносто восемь лет, инсульт. Вы пробуйте. Алиса, можно, я налью вам в мою любимую чашку?

Филин затуманил взгляд, как бы намекая на возможность особой близости, могущей возникнуть от такого интимного контакта с его возлюбленной посудой. Прелестная Алиса улыбнулась. Да что в ней такого прелестного? Черные волосы блестят как смазанные, нос крючком, усики. Платье простое, вязаное, цвета соленого огурца. Подумаешь. Здесь и не такие сиживали - где они теперь?

– ...И вы подумайте,- говорил Филин,- еще два дня назад заказал я этому Игнатию Кириллычу тарталетки. Еще вчера он их пек. Еще сегодня утром я их получил - каждую в папиросной бумажке. И вот - инсульт. Из Склифосовского дали мне знать.- Филин куснул слоеную бомбошку, поднял красивые брови и вздохнул.- Когда Игнатий еще мальчиком служил у "Яра", старый кондитер Кузьма, умирая, передал ему секрет этих изделий. Вы пробуйте.- Филин вытер бородку.- А этот Кузьма в свое время служил в Петербурге у Вольфа и Беранже - знаменитые кондитеры. Говорят, перед роковой дуэлью Пушкин зашел к Вольфу и спросил тарталеток. А Кузьма в тот день валялся пьян и не испек. Ну, выходит управляющий, разводит руками. Нету, Александр Сергеич. Такой народ-с. Не угодно ли бушэ? Тру-убочку, может, со сливками? Пушкин расстроился, махнул шляпой и вышел. Ну-с, дальнейшее известно. Кузьма проспался - Пушкин в гробу.

– О боже мой...- испугалась Галя.

– Да-да. И вы знаете, это так на всех подействовало. Вольф застрелился, Беранже принял православие, управляющий пожертвовал тридцать тысяч на богоугодные заведения, а Кузьма - тот просто рехнулся. Все, говорят, повторял: "Э-эх, Лексан Серге-и-ич... Тарталеточек моих не поели... Пообождали бы чуток..." - Филин бросил еще пирожок в рот и захрустел.Дожил, однако, этот Кузьма до начала века. Дряхлыми руками передал рецепт ученикам. Игнатию тесто, другому кому-то начинку. Ну, после - революция, гражданская война. Тот, что начинку знал, в эсеры подался. Игнатий Кириллыч мой потерял его из виду. Проходит несколько лет - а Игнатий всё при ресторане,- вдруг что-то его дернуло, выходит он из кухни в зал, а там этот, с дамой. Монокль, усы отрастил - не узнать. Игнатий прямо как был, в муке,к столику. "Пройдемте, товарищ". Тот заметался, а делать нечего. Идет, бледный, в кухню. "Говори, сволочь, мясную начинку". Куда денешься, прошлое-то подмочено. Сказал. "Говори капустную". Весь дрожит, но выдает. "Теперь саго". А саго у него было абсолю-у-утно засекречено. Молчит. Игнатий: "Саго!" И скалку берет. Тот молчит. Потом вдруг: а-а-а-а-а!- и побежал. Этот, эсер-то. Бросились, связали, смотрят - а он в уме тронулся, глазами водит и пена изо рта. Так саго и не дознались. Да... А этот Игнатий Кириллыч интересный был старик, прихотливый. Как-к он слойку чувствовал, боже, как чувствовал!.. Пек на дому. Задергивал шторы, на два засова дверь закладывал. Я ему: "Игна-атий Кириллыч, голу-убчик, поделитесь секретом, что вам?.." - ни в какую. Все достойного преемника ждал. Теперь вот инсульт... Да вы пробуйте.

– Ой, как жалко...- огорчилась прелестная Алиса.- Как же их теперь есть? Мне всегда так жалко всего последнего... Вот у моей мамы до войны брошь была...

– Последний, случайный!- вздохнул Филин и взял еще пирожок.

– Последняя туча рассеянной бури,- поддержала Галя.

– Последний из могикан,- вспомнил Юра.

– Нет, вот у моей мамы жемчужная брошь была до войны...

– Все преходяще, милая Алиса,- жевал довольный Филин.- Все стареет собаки, женщины, жемчуг. Вздохнем о мимолетности бытия и возблагодарим создателя за то, что дал нам вкусить того-сего на пиру жизни. Кушайте и вытрите слезки.