Анна Максимовна вздохнула.

С той поры, когда ради нее Алексей Палыч забросил свои облака, у нее сохранилось чувство вины.

– Ты бы хоть завтрак с собой брал в школу, - сказала она.
– Какие уж там опыты на голодный желудок.

"Еще и какие!" - подумал Алексей Палыч.

– Давай свой портфель, я завтрак заверну.

"Как бы не так, - подумал Алексей Палыч.
– Интересно, что я туда натолкал в темноте?"

– Спасибо, я поем в буфете, - сказал Алексей Палыч вслух.
– Ты мне дай, Анечка, рубля два. И сумку для картошки.

Зайдя в спальню, Алексей Палыч затолкнул портфель с украденным продуктом под шкаф и отправился в магазин.

Знакомая продавщица (в Кулеминске все продавщицы со всеми знакомы) взвесила десять килограммов картошки.

– Или своя кончилась?
– спросила она, хотя прекрасно знала, что Мухины картошкой не занимались.

– Да вот так...
– ответил Алексей Палыч, чувствуя себя белой вороной, потому что в Кулеминске картошку сажал даже сам директор крупяного завода.

– Неважная картошка, - сказала продавщица и шепнула: - Анне Максимовне скажите, чтобы зашла. Есть баночная селедка.

– Хорошая?
– наивно спросил Алексей Палыч.

– Да вы что!
– изумилась продавщица.
– К нам из города приходили, по пять кило брали.

И вот тут, размякнув, Алексей Палыч совершил первую ошибку. Сама по себе ошибка была незначительной, но, как увидим, будут другие ошибки, и это приведет к большому скандалу.

– Скажите, Клавдия Петровна...
– В Кулеминске все продавщицы носили имя Клавдия.
– Скажите, Клавдия Петровна, а что примерно едят дети месяцев трех-четырех?

– Мальчик или девочка?
– деловито осведомилась продавщица.

– Ну, скажем, мальчик...

– Мальчик...
– задумалась продавщица.
– Конечно, это все равно мальчик или девочка. Это я так спросила... У меня-то девочка. А вот у вас как раз мальчик, разве вы не знаете, чем его кормят?

– Он уже большой. А чем кормили раньше, забыл.

– Да и я забыла. Моей-то семь лет, все лопает, лишь бы побольше. А вам зачем?

– Просто так. Из любопытства.

– Из любопытства...
– протянула продавщица, и глаза ее нехорошо засветились.
– Ну, ясно, из любопытства... Как же назвали мальчика?

– Еще не назвали, - машинально ответил Алексей Палыч и тут же ужаснулся своим словам.
– Я хочу сказать... эти... родители... еще не придумали ему имя.

– Это за три месяца?!
– изумилась продавщица.

– Вот представьте себе...
– торопливо сказал Алексей Палыч.
– До свидания.

Алексей Палыч быстро повернулся и пошел к выходу. Продавщица смотрела ему вслед. Смотрела с интересом и подозрением, которые Алексею Палычу ничего хорошего не сулили.

Когда Алексей Палыч занес картошку домой, Анна Максимовна была занята кормлением Андрюши.

Впопыхах Алексей Палыч засунул портфель слишком далеко под шкаф, и теперь ему пришлось доставать с помощью кочерги. Чтобы заглушить шум, Алексей Палыч запел.

Стоя на коленях перед шкафом и шуруя кочергой, Алексей Палыч ненатуральным голосом бормотал нараспев какое-то "на-на-на, ля-ля-ля".

Если при этом учесть, что и натуральным-то голосом он не пел никогда, что голос его от природы был слегка дребезжащим и что распевал он чуть согнувшись, то можно представить, что до Анны Максимовны донеслось некое козлиное бормотание.

– Чего ты раскашлялся?
– крикнула она из соседней комнаты.
– Выпей таблетку, а то в школе совсем охрипнешь.

– Это я не кашляю, а пою, - отозвался Алексей Палыч.

– Еще не легче, - засмеялась Анна Максимовна.
– С чего же ты запел?

Выудив пыльный портфель, Алексей Палыч обтер его о пальто; поразмыслив, смахнул пыль с пальто одеялом, а одеяло перевернул на другую сторону.

Проходя через кухню, он приостановился у плиты, сказал "ля-ля-ля" и в тот же самый момент положил кочергу на место, стараясь не брякнуть.

– Что ты сказал?
– спросила невидимая Анна Максимовна.

– Я сказал "ля-ля", - ответил Алексей Палыч, внезапно рассердившись на себя и свое мельтешение.
– "Ля-ля" и больше ничего. Что ты удивляешься? Эти песни ты целый день слышишь по радио. Я побежал, Аня, уже пора.

И Алексей Палыч поспешно ушел, оставив жену в легком недоумении. Подозрений у нее пока никаких не было. Просто Алексей Палыч дважды за сегодняшнее утро проявил необычную самостоятельность: сделал выговор дочери и пытался что-то спеть. Особенно удивительным было последнее. Алексей Палыч не пел ни на праздниках, ни на днях рождения, рта не открывал: стеснялся. Ему даже и за других было неловко, если пели очень громко.