Задатком под этот план является, как вытекает из всей речи Рыкова, повышение хлебных цен. Это премия в первую голову кулаку. Она даст ему возможность еще увереннее вести за собой середняка, которому кулак объяснит: "Вот видишь, я заставил себя с лихвой заплатить за убытки по 107-й статье. В борьбе обретем мы право свое, как говорят наши учителя-эсеры". Дельцы-чиновники, надо думать, утешают политиков тем соображением, что переплату на зерне можно будет наверстать на других видах крестьянского сырья, так что общий баланс города и деревни не изменится в ущерб городу. Но такие соображения имеют явно шарлатанский характер. Во-первых, рабочий потребляет хлеб, а не техническое сырье, значит, по рабочему бюджету повышение хлебных цен ударит неизбежно. И, во-вторых, и на других крестьянских продуктах не удастся отыграться, раз принято решение загладить рублем последствия левого зигзага. Маневры отступления вообще совершаются чаще с ущербом, чем с прибылью, тем более такое беспорядочное отступление, каким являются июльские решения по сравнению с февральскими

Даже в качестве меры исключительной, чрезвычайной, вроде 107-й статьи наизнанку, повышение хлебных цен таит в себе огромную опасность, ибо усугубляет те самые противоречия, из которых вырос хлебозаготовительный кризис. Повышение хлебных цен -- не только удар по потребителю, то есть по рабочему и прикупающему хлеб бедняку; не только премия кулаку и зажиточному, но и усугубление диспропорции. Если промышленных товаров не хватало при старых ценах на хлеб, тем более их не хватит при более высоких ценах и возросшем количестве этого хлеба. Это означает новый рост промышленно-товарного голода и дальнейший рост дифференциации деревни. Бороться с хлебозаготовительным кризисом путем повышения хлебных цен -значит становиться обеими ногами на путь обесценения червонца, т. е, другими словами, утолять жажду соленой водой, подбавляя к ней соли. Так обстояло бы дело даже если бы речь шла об изолированной, исключительной мере. Но повышение хлебных цен у Рыкова совсем не исключительная, не чрезвычайная мера. Повышение хлебных цен входит попросту необходимой частью в рыковскую политику сползания к капитализму. Инфляция на этом пути есть только техническая "подробность".

По поводу инфляционной опасности Рыков многозначительно говорит: "Покупательная способность рубля держится пока что прочно". Что значит "пока что"? Это значит до реализации нового урожая по повышенным ценам и при нехватке промышленных товаров. Когда же ударит инфляция, Рыков скажет рабочим, реальная плата которых неизбежно при таком положении поползет вниз: "Я же говорил вам, пока что". И тогда начнет разворачивать те части своей программы, о которых молчит теперь. Без удара по монополии внешней торговли нельзя выйти на дорогу неонэпа.

Одновременно с победителем Рыковым и по тем же вопросам выступал в Ленинграде побежденный Сталин. В своей совершенно беспомощной речи -- ее прямо неловко читать-- Сталин изображает инфляционную премию верхам деревни за счет рабочих и бедноты как новое укрепление смычки (которое по счету?). Сталин и не пытается указать, как он думает выбраться из противоречий, выдернув хвост 107-й статьи и тут же увязив нос в трясине повышения цен. Сталин просто повторяет набившие оскомину общие фразы о смычке, как будто проблема смычки решается фразой, формулой, клятвой; как будто кто-нибудь кроме послушных чиновников может поверить тому, что четвертый хороший урожай способен каким-то чудом выровнять ту диспропорцию, которую обострили три предшествующих урожая. Сталин боится правого рыковского ответа, но не решается и на ленинский. Сталин выжидает. Сталин отсиживается, занимаясь аппаратными передвижками. Сталин теряет время, думая, что выигрывает его. После судорожной февральской встряски перед нами снова хвостизм во всей своей жалкой беспомощности.

Совсем по-иному звучит речь Рыкова. Если Сталин отмалчивается, потому что ему нечего сказать, что Рыков кое о чем помалкивает, чтобы не сказать слишком много. Политика повышения хлебных цен, да еще с рыковским обоснованием ликвидации весеннего левого загиба, означает, не может не означать начало глубокого, может быть, решающего поворота вправо. Такие юридические барьеры, как ограничения аренды и найма рабочей силы, даже как монополия внешней торговли, будут бюрократическим росчерком сняты с пути, если правые не напорятся раньше грудью на стальной барьер пролетарского авангарда. Логика правого курса может в короткий срок стать несокрушимой. Какие бы то ни было иллюзии, фальшивые надежды на "партийность" правых, всякие вообще расчеты на авось, упущение времени, затушевывание противоречий, недомолвки, дипломатничанье означают усыпление рабочих, прямую поддержку врагу, сознательную или бессознательную помощь термидору. Речью Рыкова, комментирующей постановления июльского пленума, правые бросили перчатку Октябрьской революции. Надо понять это. Надо поднять перчатку. И надо сейчас же, немедленно, со всего размаху ударить правых по рукам.

Правые бросили перчатку, наметив заранее стратегию. Им не пришлось при этом открывать Америку. В основе левоцентристских попыток Сталина лежит, по утверждению Рыкова, "троцкистское неверие в строительство социализма на началах нэпа и беспросветная паника перед мужиком". Борьба с "троцкизмом" есть неразменный рубль всех сползающих. Но если доводы такого типа был достаточно нелепы в устах Сталина, то в жалкую карикатуру они превращаются в устах Рыкова. Вот где бы ему вспомнить, что молчание -- золото.

Действительная паника перед мужиком -- у тех, которые боялись завоевания власти пролетариатом в крестьянской России. Эти подлинные паникеры оказались по ту сторону октябрьской баррикады. В их числе был Рыков. Мы же были с Лениным и с пролетариатом -- ибо ни на минуту не сомневались в способности пролетариата повести за собой крестьянство.

Рыковская политика 1917 года была только концентрированным предвосхищением его нынешней экономики. Сейчас он предлагает уже завоеванные экономические высоты диктатуры сдавать по частям стихии первоначального капиталистического накопления. Только в силу вошедшей за последние годы в нравы фальсификации Рыков неукротимую борьбу оппозиции за социалистическую диктатуру осмеливается называть "паникой", пытаясь в то же время выдать за большевистское мужество свою готовность с открытыми глазами капитулировать перед капитализмом.

Реакционную демагогию, целиком рассчитанную на психологию богатеющего мелкого собственника, Рыков направляет сейчас уже не столько против оппозиции, сколько против Сталина и тянущих влево центристов вообще. Как Сталин в свое время спустил с цепи против Зиновьева всю зи-новьевскую аргументацию против "троцкизма", так Рыков готовится теперь повторить ту же операцию против Сталина. От твоя твоих тебе приносяще. С политическими идеями играть нельзя, они опаснее огня Мифы, легенды, фальшивые лозунги мнимого "троцкизма" не прилипали к самой оппозиции, но зацепились за классы и получили свое самостоятельное бытие. Чтобы захватить шире и глубже, Сталину пришлось агитировать в десять раз грубее Зиновьева. Теперь очередь за Рыковым. Можно себе представить ту разнузданную травлю, которую развернут в открытой борьбе правые в своей игре на собственнических инстинктах кулачья. Не надо забывать, что если рыковцы были хвостом центристов, то у рыковцев есть свой собственный куда более тяжеловесный хвост. Непосредственно за Рыковым стоят те, которые, как признала уже однажды "Правда", хотят жить в мире со всеми классами, т. е. хотят заново приучать рабочего, батрака и бедняка мирно подчиняться "хозяину". Дальше, в следующем ряду, стоит уже отъевшийся "хозяйчик", жадный, нетерпеливый, мстительный, с засученными рукавами и с ножом за голенищем. А за хозяйчиком, по ту сторону границы, стоит "настоящий" хозяин, с дредноутами, авионами и фосгеном "Не надо никакой паники, будем строить, как строили",-- проповедуют нам правые Иудушки, усыпляя рабочих и мобилизуя собственников, т. е готовя термидор. Вот какова сейчас расстановка фигур, вот какова подлинная классовая механика!