Глава девятая

Ординарец командира батареи Степан Данилович Торчмя, ухватив внушительными лапищами за щиколотки кем-то разутого гитлеровца, кряхтя и посапывая, задним ходом тянул его из блиндажа. Труп не успел окоченеть и податливо выволакивался из узкого входа в не менее узкую и глубокую траншею. Заметив за изгибом на ближней прямизне окопа лейтенанта Пятницкого, Степан Данилович без околичностей попросил:

– Владимирыч, помогите эту падаль через бруствер кинуть.

Роман не хотел прикасаться к неживому телу и ухватился за полы задравшейся шинели. Но из этого ничего не вышло - с трудом удалось поднять едва до половины окопа. Надо было перехватиться, а чтобы перехватиться, пришлось подставить под труп колено. Производя эту малоприятную работу, Пятницкий едва не уронил ртутно тяжелое тело. Напрягшись, переместил руку на лацканы и резко поднял омерзительный груз вверх. На мертвеце затрещало, на дно окопа выронилось содержимое карманов. Наступая на упавшее, Пятницкий и Степан Торчмя столкнули тело под откос бруствера, к меже с гривой промерзшей травы. Перевернувшись со спины снова на спину и собрав на себя снежный нанос, оно осталось лежать в ожидании, когда вот с таким же чувством гадливости кто-то из похоронной команды отволокет его к небрежно вырытой яме и свалит труп для вечного забвения.

Степан Данилович ковырнул носком сапога оброненное мертвецом, поднял, разглядывая, проворчал:

– Славяне... Обувку сняли, а на портаманет не обзарились... Добрые у них сапоги, только вот голяшки твердые делают... Сапоги - конечно, а портаманет на што. Облигации, што ли, там выигрышные?
– складной карманный портфельчик висел загибом на его пальце, как патронташ. Степан Данилович хмыкнул, довольный своей остротой, и весело покосился на Пятницкого.Может, и облигации, только какая сберкасса за них заплатит. Вам не надо эту трофею, Владимирыч?

Желание узнать о немцах что-то новое, чего не знал до этого и что может оказаться в этом бумажнике, взяло верх над брезгливостью. Роман принял изрядно потертый бумажник из кожзаменителя, покопался в нем и не нашел ничего привлекающего. Только фотография с посекшимся по диагонали глянцем задержалась в его руке. С настороженным любопытством, будто подглядывает чужое, он смотрел на семейную фотографию: в кресле молодая женщина в темном платье с белым кружевным воротником, на ее коленях пухлощекая девочка с бантом в жиденьких волосиках, года два девочке, не больше; рядом, вытянувшись и выпучив глаза в усердии, мальчик лет десяти, рука, как воробьиная лапка, сжимает подлокотник кресла.

Обычность фотографии поразила Романа - будто обманули его, подсунули не то, что ждал. Что в ней немецкого, вражеского? Такие у всех есть, и у него тоже. Вместе с Настенькиной хранится. На карточке той - папа с мамой, а в центре он с оттопыренными ушами, в матроске и бескозырке с надписью на ленточке - "Моряк".

Похожесть запечатленной на фотографии чужой и враждебной жизни на его, Пятницкого, жизнь заставила возмутиться: "Нечисть фашистская, а тоже... Фотография с деточками..." Но фотографию не бросал, разглядывал и в конце концов как-то иначе глянул на детские лица. По инерции в уме еще потянулось презрительное: "Фа-ши-сти-ки...", но приглохло. Неразумный ты, лейтенант Пятницкий, какие они фашистики! Пацаны и пацаны, и носы сопливые им, сдается, вытерли, когда сниматься повели.

Степан Данилович приблизился и тоже посмотрел на фотографию.

– Интересно, кем вырастут без отца-то? А, Владимирыч? Неужели такими же?
– спросил Торчмя, бросая взгляд за реку, где вдоль обрывистой кручи занял оборону противник.

– Какими - не знаю, Степан Данилович, но чтобы после войны фашисты верховодили - этому не бывать.

– Как это? Германию присоединим?

– Мы не захватчики, на черта она сдалась. Коммунистов, которые в концлагерях, освободим... Они вправят мозги тем, кто от Гитлера да Геббельса угорел, откроют людям глаза и начнут разумную жизнь налаживать...

Помолчали.

– Разыскать бы этих пацанят лет через десять.- Роман повернул фотографию оборотной стороной.- Имена и фамилия есть, город... Кажись, Кройцбург написано.

– Где такой?

– Здесь, в Пруссии. Может, и его брать будем.

– Возьмем. Не убили бы только до этого,- вздохнул Степан Данилович,охота дожить до победы, Владимирыч. Наплевать мне на этих гансиков из Кроцбу... тьфу... Мне бы со своими пожить еще. Пять дочек у меня, Владимирыч.

– Одни дочки?
– удивился Роман.

– Одни дочки, сынов, как в старину говорили, бог не дал. Видно, природа такая. У нашего агронома и вовсе... Шесть девок, а он: "Костьми лягу, Данилыч, а сына произведу". Супруга его седьмым затяжелела и опять произвела дочку. Так вот,- засмеялся Степан Данилович.- Дочки - тоже неплохо. У меня вон какие! Клавдия, средняя, тебе в невесты годится. Приезжай, Владимирыч, такую свадьбу завинтим!..

Сказанное Степаном Даниловичем заставило Настеньку вспомнить, услышать тоскливо занывшую душу. Пятницкий сунул фотографию в планшетку, портмоне отдал Степану Даниловичу. Тот заглянул в бумажник, повторил свою шутку:

– Нету госзайма? Ну и ладно. Приберу.

Пятницкий, давая отдых набрякшей голове, охлаждая затылок, откинулся на бруствер и закрыл глаза. Степан Данилович скосил на него глаза. Осунулся-то как! Вздохнул и посмотрел в сторону выброшенного ими трупа. Тихий низовой ветер шевелил давно не стриженные кудельные волосы мертвого, засыпал в раковины ушей обдув полыни и донника с межевой гривки.

Степан Данилович зло швырнул бумажник в сторону немца, плюнул и, утираясь рукавом, буркнул:

– Отвоевался, скотина безрогая...