Перед Васиным стоит худой, нескладный, со впавшими щеками и всегда плохо пробритый писарь Курлович, отлаивается.

– В чем дело? Чего сцепились, неразумные?- остановил их Пятницкий, понимая причину раздраженности.

– Не могу, товарищ комбат, ладони в кровь стер, выдохся,- признался жалкий в этот миг Курлович. Еле зрячий глаз его слезился.

– Хлюпик! Интеллигентская тряпка!- продолжал разоряться младший сержант Васин.- Первым же осколком выковырнет тебя из этой г...ной ямки. Дай лопату, сам копать буду!- не обращая внимания на Пятницкого, продолжал кричать Васин.

Курлович послушно тянул лопату к себе. И вырвал бы из цепких лап Васина, да вдруг застыл растерянно, выпустил черенок.

– Слышите?- просипел он.

Явственно доносился гул мотора. Танки? Уже? Теперь вступал в силу закон протеста. Не сейчас, потом, позже! Но когда потом? Когда позже? Пусть сейчас, немедленно! Пусть идут, пусть включают самую скорую скорость эти чертовы танки! Пусть вихрем ворвутся в эту ватную, наэлектризованную тишину, воспламенят, взорвут ее, тогда... Тогда все будет иначе. Тогда оживет в человеке все, что в нем есть, что заложено про запас, на будущее.

– Слышите?- просипел Курлович.

Васин слышал и уже разобрался в доносившемся гуле. Смешливо поморщил нос, сказал примирительно:

– Чего психуешь, Юрий Николаевич? Это "студер" наш. Колька Коломиец, раздолбай коломенский, снаряды прет.

Курлович со свистом втянул воздух, затрясся в кашле впалой грудью и с женской неловкостью вонзил лопату в освобожденную от дерна и теперь податливую землю.

В редких окопчиках перекликаются пехотинцы и копают, копают, лезут поглубже в землю. Танков нет. Но они будут, скоро будут.

Прихрамывая, к Пятницкому подошел Андрей Рогозин. Свежий шрам безобразил его чистое интеллигентное лицо. В зубах - не знающая огня трубка. Горбоносый, глаза ввалились Спросил:

– Роман, из штаба есть что-нибудь?

Пятницкий сообщил, что знал:

– Ждите, говорят, танки прошли Грюнхоф.

Рогозин посмотрел на небо, шрам дернулся.

– Значит, скоро. К рассвету, заключил он Дегтярная темень жижела, в зените просматривались рваные, быстро текучие облака. Рогозин похлюпал трубкой.

– Роман, ты помнишь "Сомнение" Глинки? Попытался вспомнить сейчас... Не смог Страх напал, что ли?

– А ты что, из другого теста?- спросил Пятницкий с улыбкой и покривился, чувствуя боль пересохших губ

– Из того же, но смерти не боюсь,- мрачно сказал Андрей и так же мрачно пропел: "С ней не раз мы встречались в степи..." Это помню, а "Сомнение" нет. Гляди вон, у первого орудия по тебе кто-то соскучился, шапкой машет.

Махал Женя Савушкин. Пятницкий спрыгнул к нему в ровик.

– Как дела, композитор?- с ободряющим смешком спросил в трубке голос командира дивизиона.

Что ему этот "композитор" втемяшился? Или фамилия что навеяла? Тогда, во-первых, знаменитый однофамилец не был композитором, он собирал народные песни. Во-вторых... Что за дурацкая манера у армейских патриархов прозвища лепить подчиненным! Но Пятницкий не сказал об этом, ответил:

– Готовы, встретим, товарищ семнадцатый. Настроение? А что оно... Ждем.

Отдал трубку, взобрался на бруствер, сел, свесив ноги в окоп. Ждем. Чего ждем? Победы? Будет победа, никуда от нас не денется. Снова будем ходить по тополиным улицам Свердловска, удить рыбу на Шарташе, прошвыриваться с девчонками у почтамта... Нет, прошвыриваться не придется. Он поедет за Настенькой, привезет ее к маме... А если ничего этого не будет? Ворвутся, сомнут - и одна мертвая кровь на земле... Разве мало ее было?

Ну-ну, возьми себя в руки, хлюпик.

Кого это назвали хлюпиком? А-а. Курловича. Трусит? Может быть. А другие? Как они? Страшно всем. Страшно сейчас, потом страха не будет, будет только ожесточение, лихорадочная работа мозга и мышц. У Андрея Рогозина голова всегда остается светлой. Он станет ходить под разрывами, спокойно отдавать команды и посасывать бестабачную трубку. Позер немножко Андрюша Рогозин, но не трус, н-не-ет, не трус... Горькавенко только на вид вялый. В нем затаенная взрывная энергия. Бой он проведет бурно, но без раздражающей суеты. Не будет суетиться и Васин, артмастер, а теперь командир орудия, только крепче станет крестить святых угодников... Младший лейтенант Коркин? Витька? Он бледнеет, в бою у него трясутся губы, трясутся до того момента, пока, забыв об обязанностях взводного, не оттолкнет наводчика и сам не встанет к панораме. Прямые выстрелы у него точнехоньки...

– Комбат, гудит что-то.

Это присел к нему сержант Горькавенко. Он еще прежний Горькавенко увалистый, будто переел сытной пищи. Руки в мазуте, он вытирает их грязной ветошью.

– Откатник подтекал, подтянули с Васиным,- поясняет Горькавенко.Слышите? Гудит...

Пятницкий уловил принесенный движением воздуха отдаленный гул, схожий теперь с шумом затерявшейся в чащобе порожистой речки. Он подобрал ноги, резко поднялся. Слева, где сорокапятки, громко, на все поле, крикнули:

– К бо-о-ю!