Старший лейтенант Зернов оторвался от стереотрубы, спросил, что случилось.

– Недавно один обормот едва не насмерть,- пояснил Пятницкий.- Вырыл ячейку, как для телеграфного столба, две гильзы с порохом туда, сам залез, огонь развел. Извержение вулкана устроил, даже немцы всполошились. Едва загасили дурака.

Зернов укоризненно посмотрел на Савушкина. Посчитал несвоевременным как-то иначе обозначить свое вступление в должность.

Прибывший из далекого тылового госпиталя старший лейтенант Зернов принял взвод от сержанта Кольцова, сегодня с рассветом спешил познакомиться с передним краем противника, если то, что он разглядывал в стереотрубу, можно было назвать передним краем. Сидел Зернов без шапки, и ветер шевелил на его голове, как ковыльный султан, непослушно отделившийся от густых темных волос, ненормально седой вихор. Оглянувшись на Пятницкого, старший лейтенант сказал про свое наблюдение:

– Ничегошеньки не видно. Туман чертов.

Конечно, хотелось бы видеть, но это желание, пожалуй, в большей мере было рождено любопытством, чем необходимостью, вытекающей из сложившейся обстановки. Главные события теперь там, на правом фланге, где, скованная со всех сторон, продолжала ожесточенное сопротивление группировка гитлеровских войск, зажатая непосредственно в Кенигсберге.

Ветер гнал' облачные космы по-над землей, трепал, обчесывал их о гнутые, косорукие сосны, и видимость понизу немного очистил. Справиться с тем, что было повыше, ветер был слабоват. Тяжелые, упившиеся влагой брюхато-провислые и угрюмо-аспидные тучи почти не двигались, упрямо заслоняли солнце от прозябших солдат в волглых шинелях. Старший лейтенант Зернов маялся душой, боялся встретиться взглядом с Романом Пятницким. Ума не приложит, что делать. Воевать так воевать, а то...

– Старший лейтенант, ты давно на фронте?
– спросил его Пятницкий.

Зернов настороженно посмотрел на комбата, подумал: "Глядит и гадает, наверное, что я за тип. Взвод принял - и ни пальцем о палец..." Ответил:

– На фронт я, комбат, попал в сорок втором, а воевал в общей сложности полтора месяца.

– Ранения?
– понимая, спросил Пятницкий.

– Да, и все тяжелые. Третье - в августе прошлого года.- Зернов усмехнулся: - Схлестнулся с "Великой Германией". Что спросил-то? Не приглянулся?

– С чего взял?
– строго сказал Роман.- Мнительный какой! Переживаешь, что руки сунуть некуда? Успеешь, наработаешься. Вот повернем на Кенигсберг, не то еще будет... Стоп...- вдруг остановил себя Пятницкий. Только теперь сознание зацепилось за смысл сказанного Зерновым о "Великой Германии". Что-то памятное было в этом помпезном названии немецкой танковой дивизии, слышанном совсем недавно и совсем от другого человека.

Недоуменно поворошив память, Пятницкий спросил:

– Где ты, говоришь, схлестнулся с "Великой Германией"?

– Под Вилкавишками, у самой границы.

Пятницкий уставил взгляд на Зернова и произнес с расстановкой:

– Тридцать семь снарядов... Валька, последний взводный... Двести человек...

– Ты что? О чем ты?
– в замешательстве смотрел Зернов на Пятницкого.

– Тебя Валентином звать?

В предчувствии чего-то невероятного Зернов едва слышно ответил:

– Валентин Николаевич.

– По отчеству не слышал.- Пятницкий тяжело опустился на станок с катушкой телефонного кабеля.- Значит, Валька Зернов... Что тебе о Павле Еловских известно?

– О Павле? Ничего. То есть комбат мой. А ты? Ты знаешь его? Где он?

Пятницкий молчал, смотрел на противоестественно седой клок волос, разделявший надвое слегка вьющуюся шевелюру Зернова.

– Надо же,- покачал головой.- Чуб твой под Вилкавишками побелило?

– Нет. Это у меня с детства,- ответил растерянный, ошеломленный Зернов и выкрикнул: - Что ты мне о чубе! Ты о Павле! О Павле скажи!

Пятницкий будто не приметил этой вспышки, сказал с горечью:

– Он ведь тебя убитым считал, Валентин... Так и не узнал, что ты живой...

Долго никто из них не решался нарушить молчание. Наконец Зернов выдавил:

– Убит Паша? Когда? Расскажи, что знаешь?

– Еловских в наш полк после прорыва пришел. Как и ты, из госпиталя. Комбатом-восемь. Три дня назад в бою за фольварки...

Роман рассказал о Еловских все, что знал. А что он знал? Много ли знал?

– Гора с горой не сходится...- угрюмо проговорил Зернов.- Не-е-ет, человеку с человеком тоже сойтись не пришлось.

Зернов встал, походил от изгиба до изгиба окопа, снова сел на футляр стереотрубы, заново обтянутый обрезками плащ-палатки разведчиками Кольцова восемь дней назад в Цифлюсе. Втянув губу, прильнул к окулярам.

Подкручивая маховичок горизонтали, он ощупывал многократно усиленным зрением то, что не мог увидеть час назад.

Серые, редкие клочья тумана бродили по огромной свалке машин, пушек, бронетранспортеров и иному военному добру, беспорядочно разбросанному по склону до самой воды и ставшему хламом. С выверенным постоянством, поднимая пенные гребни, волны пошевеливали неуклюжие плоскодонные баркасы, прибитые к береговому песчанику, баюкали возле уреза тела мертвых.

Зернов оторвался от прибора, потер ладонями лицо, сказал куда-то вниз, в землю, о том, что не оставляло его и не могло сейчас оставить: