– Я тебя не о принцессе спрашивал, - одернул его Жилло, понимая, что хитрый черт норовит зубы заговорить.
– Я хотел знать, как там граф оф Дундаг.

– Рехнулся твой граф, - даже с радостью сообщил ювелир.
– Сказал, что с радостью пойдет на эшафот! Что для него жизнь не имеет теперь смысла если в этом государстве посылают на казнь девушку, виноватую только в том, что кровь у нее - королевская, то почетнее быть покойником, чем живым!

– Так я и знал, - кивнул Жилло.
– Красиво сказано! Не зря столько с парнем возился. Хоть красиво говорить его научил. Еще бы годков десять он бы у меня и думать начал. А теперь мы с тобой его спасти попытаемся. Сейчас я тебя за стол посажу и одну руку тебе высвобожу. Лист бумаги мы чернильницей прижмем. Чернильница у тебя красивая. Возьмешь перо и будешь писать под мою диктовку письмо в Равноправную Думу.

– Не могу я писать, - сразу возразил пройдоха ювелир.
– Мне руку скрючило, я ложку не удержу, а ты - пером писать!

– А вот сейчас лечить начну...
– и Жилло достал моряцкий нож.

Покапризничав, ювелир позволил сунуть себе в руку перо.

– Глубокоуважаемая и многопочтенная Равноправная Дума...
– начал диктовать Жилло, не забыв уткнуть нож меж ювелировых лопаток.
– Хочу я покаяться в совершенном мной злодеянии, причиной которого было вполне объяснимое и невинное желание усовершенствовать свое ремесло. Желая послужить своему равноправному народу и создать творения, прославляющие его свободу и равноправие, я собираю в своем доме шедевры мастеров проклятого прошлого, изучаю их и использую технические приемы их создателей в своей работе. На протяжении нескольких лет я видел у думского лекаря Арно Кандава перстень, выполненный в неизвестной мне манере...

Тут Жилло опустил взор с потолка на бумагу и увидел, что на ней не появилось ни строчки.

– Ты что это, старая рухлядь?
– возмутился он.
– Я тут тружусь, а ты и обращения не написал!

Действительно, сочинение бумаги было для Жилло тяжким трудом. И не потому, что он двух слов связать не мог - отлично мог, особенно в дамском обществе. А потому, что он официальные документы всего раза три-четыре в жизни видел. Только и запомнил, что писать надо мудро и витиевато.

– Ни в чем я каяться не собираюсь, - отвечал ювелир.
– Я знаю, к чему ты клонишь! Я, мол, скажу про перстень - и получится, что граф не виноват! Но лекарь-то уже признался, что получил перстень от графа и что тот ради принцессы прибыл! Какой прок от моего покаянного письма? И кто ему поверит, если его втихомолку подбросят? Ты же не собираешься самолично в Думу с ним заявляться?

– Не знаю, кто поверит письму, но что я ни одному твоему слову не верю - это исторический факт! Поэтому пиши и не зли меня!
– приказал Жилло.
– Неужели эти проклятые побрякушки тебе дороже жизни? Подумаешь перстень! Ну, будет у тебя в хозяйстве одним перстнем меньше... Пиши, рожа неумытая!

– Ты молод и не понимаешь, что может радовать старика, прочувствованно и задушевно молвил ювелир.
– Когда женщины уже не представляют интереса, когда богатство не может вернуть молодости и здоровья, остается только это - прекрасные вещи. Хранить их в своем доме уже великая радость. И состязаться с теми мастерами, которые их создали о, это более глубокая страсть и более чистая ярость поединка, чем то, что бывает между мужчиной и женщиной...

Скажи это кто другой - Жилло заслушался бы и слезу уронил. Но сидела ярость и в нем - может, не такая прекрасная, которую неожиданно принялся проповедовать ювелир, но уж зато не позволяющая забыться и заслушаться.

– А ты у нас, оказывается, поэтическая натура!
– глумливо заметил Жилло.
– Бери перо и пиши! А что будет дальше с твоим покаянным письмом уже не твое дело!

– Все кончится тем, что тебя с этим письмом арестуют!
– предупредил ювелир.
– А если и не арестуют - будут искать меня, чтобы спросить, не сошел ли я с ума! Это тебе в голову не приходило?

– Тебя не найдут, - сказал Жилло.
– Я заберу тебя с собой.

Больше он ничего сказать не мог.

– А если я убегу и сам приду в Равноправную Думу? А если сейчас мой дом сторожат?
– спросил ювелир.
– Ты затеял страшную глупость, и шел бы ты прочь, пока не поздно! Я даже согласен дать тебе денег - только убирайся. На эти деньги, между прочим, ты сможешь подкупить стражу и добраться до своего драгоценного графа! Это куда умнее, чем сочинять всякую белиберду!

Ювелир перешел в наступление лишь потому, что заметил - Жилло вроде бы задумался. А задумался Жилло потому, что ювелир, сам того не подозревая, навел его на путную мысль.

– Хорошо, я уйду, - согласился Жилло.
– Я уйду, а ты с утра пораньше отправишься в Коронный замок и скажешь правду про перстень.

– С чего это вдруг я пойду в Коронный замок нести чушь про перстень?
– осведомился ювелир.

– А с того, что я уйду отсюда не с пустыми руками! Я заберу всю твою коллекцию побрякушек, и получишь ты ее в тот день, когда граф благополучно уберется из Кульдига! Клянусь честью!

Ювелир разинул рот и громко охнул, возмущенный то ли ужасающей выдумкой Жилло, то ли его противозаконной клятвой.

– Вот так-то!
– подытожил Жилло, крайне довольный своим решением. Обойдемся без смертоубийства. Ты ведь много всяких штучек насобирал, чтобы с покойниками состязаться... Вот от них и польза будет! Сейчас я тебя опять замотаю и кляп в рот воткну, а потом пойду в мастерскую и соберу там самые ценные побрякушки.

Не успел ювелир возразить, как в рот ему въехал шершавый угол одеяла и свернулся там крайне противной трубочкой.

Привязав ювелира к стулу, Жилло вышел на лестницу и открыл дверь в мастерскую. Нож он все еще держал в левой руке - кто знает, не пришлось бы сундук взламывать...