Сидя в палатках, шесть капитанов осушили флягу до дна.

И, воображая, что сейчас ночь, обсудили планы на завтра, выбирая и взвешивая все за и против, зная, что надежды остается немного.

Было принято коллективное решение - ждать и наблюдать.

–  Мы даем Миоцен на наши поиски три дня, - прикинула Уошен и поймала себя на том, что пытается проверить время по своим имплантированным часам. Но все имплантаты, включая связь, были выжжены тем электрическим огнем, что упал на них с неба.

Как определить три дня в мире, где нет ночей?

Однако им пришлось ждать гораздо больше, даже по самым щедрым меркам. Не было видно ни Миоцен, ни прочих товарищей. Сила, что разрушила их кар, неизбежно оставила беспомощными и всех остальных. И, не видя иного выхода, Уошен, посмотрев на своих коллег, смущенно улыбнулась и предложила:

–  Если мы хотим оказаться дома, нам, видимо, просто придется прогуляться.

Если вам приходится заниматься чем-то новым - и ничем другим - и делать это безостановочно, причем преодолевая боль, опасности и неизвестность, то память начинает играть с вами старые подленькие штучки.

Уошен не могла представить себе, что когда-то жила где-то еще.

Стоя на вершине какой-нибудь только что рожденной горы или пробираясь сквозь черную утробу джунглей, она не могла избавиться от ощущения, что вся ее прошлая жизнь была всего-навсего изысканным, невозможным сном, теперь уже совершенно забытым, и все мечты о возвращении к ней, по большей мере, смешны.

Их путь продолжал оставаться смертельно опасным. Преодоление любого расстояния сопровождалось тяжкой работой даже тогда, когда капитаны научились всяческим уловкам, помогавшим им двигаться в том направлении, которое казалось верным.

Медулла оссиум презирал их. Он хотел, чтобы они умерли, и неважно каким образом. И эта ненависть ощущалась всеми без исключения. Уошен начинала чувствовать ее,

едва только просыпалась, но все еще отказывалась признаться в этом, по крайней мере, перед остальными. Она только чертыхалась, что в счет не шло. «Чертовы горы, чертов ветер, чертово дерьмище этих зарослей!» У каждого находились свои излюбленные ругательства. «Тупое железо! Не железо, а дерьмо! Я ненавижу тебя, слышишь!? Ненавижу, как ты ненавидишь меня!» - слышалось то и дело вокруг.

Каждый день был тяжелым маршем, прерываемым лишь постоянными поисками пищи. То, что они однажды съели в виде церемониальной трапезы, стало теперь их ежедневным рационом; они ловили гигантских насекомых, обрывали им крылья и варили над дымящимися лужами. В жестком мясе было достаточно калорий и белков, чтобы все капитаны вернулись к своим прежним размерам и почти возвратили прежнее здоровье. Уошен постепенно научилась определять, чье мясо более или менее прилично на вкус. Давно потеряв древние охотничьи навыки, она теперь следила за охотой одних насекомых за другими и таким образом обнаруживала наилучшие способы их поимки - и спустя год или чуть больше она уже никогда не ложилась спать голодной. Да и никто, в общем-то, с голоду не умирал. Мечта и Обет собирали какие-то травы, научившись неизменно отрыгивать самые горькие, а из всех остальных готовить нечто вполне съедобное.

Где приспосабливается желудок, там постепенно обвыкается и душа.

Наступил второй год путешествия. Стоял чудесный день. Действительно - чудесный. Он начался с самого пробуждения. Завтрак был готов. Поев, они двинулись по направлению к горизонту, неся свое небогатое имущество на плечах в больших рюкзаках. Не имея никакой карты, они ориентировались на шаткие воспоминания о каком-нибудь необычном вулкане, странной формы ущелье или минеральном море. Медулла оссиум торжествовал, высушивая эти моря и взрывая горы. И это неизбежно вызывало путаницу, сомнения и задержки. Довольно часто приходилось обходить непредвиденные завалы, а при малейшем сомнении в правильности направления нужно было останавливаться и вновь производить рекогносцировку. Не видя ни солнца, ни звезд, всегда можно было совершенно сбиться с пути и заново отшагать уже пройденные сотни километров. Но в этот прекрасный день они сразу взяли нужное направление.

Дью обнаружил острую гряду, по которой вполне можно было идти в полевых ботинках, а с неба неожиданно потянул свежий ветерок, доставляя телу почти блаженную прохладу. Выкладываясь до последнего, шестеро капитанов быстро добрались до очередного ориентира - пустого черного провала, нависшего над ними как окончание дня.

Лагерь разбили в глубокой тени на краю чего-то, отдаленно напоминавшего долину. Дождевая вода, текшая сверху, проделала в породе узкое ложе, видимо, совсем недавно, не более чем пятьдесят лет назад. А дождевая вода всегда лучше, чем растаявший лед. Правда, в каждом глотке чувствовалось железо, а на этот раэ еще и привкус серы, но все же это не была забитая минералами и бактериями жидкость, обычно сочившаяся из-под земли. И к тому же эта вода оказалась настолько негорячей, что в ней можно было даже искупаться с некоторым роскошеством. Уошен отмылась, оделась и вытянулась под огромным зонтообразным деревом, не надевая истоптанные ботинки. Она смотрела на свои голые длинные ступни, которые ласкала спокойно плескавшаяся вода, и вдруг почувствовала в себе какие-то неожиданные желания и мысли. И они, несмотря на всю их нелепость, очень напоминали удовлетворение. Даже счастье, если здесь уместно употребить это давно вышедшее из моды слово.

Появился Дью. Он подошел откуда-то сбоку, его форма была расстегнута и наполовину снята и тянулась за ним, как крылья невиданного насекомого. В одной руке он держал свой обед - жука, черного, как железо, и в локоть толщиной. Увидев Уошен, он улыбнулся ей той улыбкой, которая говорила, что он давно знал о ее присутствии. Он улыбнулся, и его обед задрыгал всеми восемью ножками, словно на что-то сетуя. Но Дью не обратил внимания, подошел ближе, загадочно рассмеялся..

–  Разделим?

Дью был хорош. Хороша была его мощная грудь, совершенно гладкая и скульптурно вылепленная благодаря тяжелой физической работе последнего года. Хороши были серые глаза, вспыхивавшие зеленью и загоревшиеся еще ярче, как только он вступил под сень зонтичного дерева.