– И, пожалуйста, не наряжайся! – кричал профессор супруге.

– Конечно, Костик…

– А там поглядим, там поглядим!..

– Там поглядим, – покорно повторила супруга, доставая панбархатное платье.

Вечером, вернувшись с лекции, профессор окинул взглядом сумрачный кабинет. Тяжелые переплеты атласов, фолианты Блоха, Мебиуса и Хейнке, солидный том Никольского «Гады и рыбы», разбросанные на столе и на стульях, большой, как у Фауста, глобус, мерцающий медным поясом зодиака, выглядели внушительно. Шкура белого медведя была убрана в шкаф.

Два грузных кожаных кресла Константин Яковлевич решил переставить рядом, под небольшим углом, способствующим интимной беседе. Кресло, из которого выпирала пружина, было пододвинуто к лампе. Сюда сядет гость. Другое, обложенное думками, хозяин назначил себе и, напевая «там поглядим, там поглядим», отпихивал подальше в сумрак.

За этим занятием и застал его Митя.

– Здравствуйте, Константин Яковлевич, – проговорил он явственно, как учила Тата.

Константин Яковлевич заранее решил вести беседу вежливо-иронически.

– Здравствуйте, – он сдержанно протянул руку. – Очень рад.

– А я Дмитрий Романович. Митька, в общем. Татка небось говорила? – Митя смущался и тряс слабую профессорскую кисть.

– Говорила, говорила…

– На метро работаю. Комсорг шахты.

– Знаю и это. Отдайте, пожалуйста, мою руку.

Митя окончательно смутился и плюхнулся в профессорское кресло.

Константин Яковлевич был тщедушен и худ особой, мефистофельской худобой, наводящей на мысль о коварстве и хитрости. Но он не был ни коварным, ни хитрым. Он был мнителен. Мнительность объяснялась просто. Маленький рост не позволял ему выглядеть с той значительностью, какую он в себе ощущал.

Башмаки на высоких, как у Ньютона, каблуках помогали мало, надменное вскидывание головы – еще меньше.

Константин Яковлевич стоял против Мити, закинув лобастую голову, словно его брили, и ждал, когда гость догадается встать с кресла.

Митя растерянно разглядывал кривые фасолины профессорских ноздрей, чувствовал, что сделал какую-то неловкость, но не мог угадать, какую.

– Это правда, вас в бомбовом футляре летчики вывезли? – спросил он наконец.

– Не в футляре, Дмитрий Романович, а в отсеке.

– Понятно, – сказал Митя.

– Что понятно? – подозрительно вскинулся профессор. – Вы с Наташей давно знакомы?

– Давно! Еще когда в школе учился… Я бывал у вас. Ножик у вас сломал.

– Ах, это вы изволили сломать! Так, так… – Профессор зашагал из угла в угол. – А теперь вместе посещаете театры? И какие ваши дальнейшие намерения?

Митя неопределенно пожал плечами. Он испытывал все возрастающую неловкость. И не потому, что явился свататься – об этом родители не узнали, – а потому, что над сватовством повис обман. От одной мысли, что, еще не женившись, он уже обманывает и Тату, и ее мать, и важного, смешного профессора, Мите становилось тошно.

Время шло, а язык не поворачивался говорить о главном.

– Тата намекнула, что вы с ней собираетесь вступить в брак, – помог Константин Яковлевич. – Не рановато?

– Почему рановато? Я на троих когда хочешь заработаю. А девчонки, они уже в школе плануют выйти за Гарри Пиля и жить в филармонии… Я смеюсь, – пояснил Митя грустно.

Константин Яковлевич опустился в кресло. Пружина злорадно звякнула.

– Что с вами? – заботливо спросил Митя.

– Не беспокойтесь. Нога. После льдины…

Внезапная мысль пронзила Митю. Вот кто должен подписать прошение о Чугуевой, герой-челюскинец, вот кто! Вот она, безотказная подпись. И бумага при себе. Уговорить, и вопрос исчерпан.

Митя весело вскочил с кресла и чуть не хлопнул профессора по плечу.

– Подвезло вам все ж таки, – заговорил он, – на весь свет слава! Татка как скажет, что дочь челюскинца, ее и милиция отпускает, и билет без очереди. Да и вы все ж таки в Крыму погрелись. Во дворцах отдыхали с наркомами.

«Таткина информация, – понял Константин Яковлевич. – Придется с ней серьезно беседовать».

– И премия, – продолжал Митя возбужденно. – Полугодовой оклад – все ж таки не шутка! Даже не верится. Мы с Таткой считали – больше шести тысяч. На дирижабли не будете жертвовать?

– Этот вопрос мы обсудим ниже, Дмитрий Романович. А в отношении женитьбы, и прежде, и в особенности теперь, я считаю замужество Натальи преждевременным. Пройдет годик-два, а там поглядим…

– Да и я считаю, что надо бы обождать, – согласился Митя. – А куда денешься?.. У нее дитё.

– Какое дитё? – Константин Яковлевич вскочил. Пружина брякнула.