Женщины при свете тотчас "загомозились" и принялись прятать голые ноги под белые простыни, закрываясь ими до самых глаз.

– Да вот место!
– сказал хозяин.

Прохор Порфирыч взглянул в угол, предназначавшийся для него, и увидел знакомую девушку, так интересовавшую его.

Она чуть-чуть выглянула из-под "бурнуса" и тотчас снова завернулась с головой.

Спичка погасла. Прохор Порфирыч ползком пробрался между лежавшим народом и достиг своего ложа. Девушка отодвинулась в угол.

– Ничего-с! сделайте милость, не беспокойтесь...
– проговорил вежливо герой.

Во всем сарае было какое-то бессонное молчание.

– Куда ты? куда тебя дьявол несет?

– Мне сенца!

– Я тебе задам сенца!

– Что вы орете? Вот удивление!

Снова наставало молчание, и потом снова разговор.

– Подальше, подальше, батюшка! У меня свой муж есть.

– Вам беспокойно?
– спросил Порфирыч соседку.

– Нет, ничего-с!

– А то не угодно ли вот сюда?

– Нет, нет, - шептала та.

– Да что вы опасаетесь? будьте покойны. Я не какойнибудь...

– Уж вы этого не говорите. А я вам прямо скажу, я не на это сюда пришла.

– Да помилуйте! Даже на уме не было! Я вот перед богом скажу вам, всей бы душой познакомиться желал.

– Это зачем?

– Как-с зачем?.. Позвольте ваше имя-отчество?

– Раиса Карповна.

– Так, Раиса Карповна, что же, вы тятеньку имеете?

– Нет, ни тятеньки, ни маменьки нету, померли.

– Что же, стало быть, вы у родственников изволите жить?

– Н-нет... Я не здешняя...

– Приезжие?

– Епифанская... из Епифани...

– Да-да-да... И что же, теперича вы здесь при месте?

Девица промолчала.

– Или в услужении?

– Н-нет... Я... Да вы заругаетесь!

– Ах! Что это вы? Как же я смею? Неужели ж этакое свинство позволю?

– Я... Господина капитана Бурцева знаете?

– Это которые полком тут стоят?

– Они.

– Ну-с?

– Ну, я при них...

– То есть как же это: по хозяйству?..

– Нет... Я, собственно... Как они проезжали, и видят - я сирота... "Поедем", - говорят... Ну я, конечно...

– Да-да-да... Что ж? дело доброе.

– Вот вы надсмехаетесь!..

– Чем же-с?.. Даже ни-ни.

"Э-э-э!
– подумал Порфирыч, - вот она, птица-то!" - и замолчал.

Тишина в сарае продолжала быть бессонной, и это очень растрогало Порфирыча; он вздохнул и обратился к соседке с каким-то вопросом.

– Ах, оставьте!.. Я и так уж...

– Что такое?..

– Да самая горькая...

– То есть из-за чего же?

– Голубчик! Лежите смирно! Я вас прошу!

– Помилуйте, из-за чего же горькие? Будьте так добры...

Обозначьте!

– Они уезжают: капитан-то...

– Н-ну-с. Что же? И господь с ними...

– Хотели меня замуж выдать, да кто меня возьмет?

– Как кто? Конечно, ежели будет от них помощь...

– Они дают деньгами...

– Много ли?

– Полторы тысячи...

У Порфирыча захватило дух.

– Ка-как?.. Пол-лтар-ры... Вы изволите говорить - полторы?

– Да... Перед венцом деньги.

– Раиса Карповна, - проговорил Порфирыч...
– Верно ли это?

– Это верно.

– Я приду-с... К господину капитану... Приду-с!

– Голубчик! Вы надсмехаетесь?

– Провались я на сем месте... Завтра же приду!..

– Ах, миленький... Обманываете вы... Я какая... Вы не захотите...

– Да я скорей издохну... Деньги перед венцом?

– Да, да... Уж и как же бы хорошо... Не обманете?

– Ах!.. Раиса Карповна! Да что ж я после этого?..

– Голубчик!..

Между тем Кузька, улегшийся на траве за селом, был в большом унынии: ничто не могло расшевелить его настолько, чтобы заставить разделить общие удовольствия; его одолевала полная тоска. Долго лежал он молча. Взошел месяц, над болотом стал туман, заквакали лягушки, и на селе не слышалось уже ни единого человеческого звука. Наконец тошно стало ему здесь. Он решился идти в село на ночлег.

На сельской улице не было никого; только на одном из крылец сидел хмельной дворник и разговаривал с бабой, стоявшей на улице,