– Ерунда!
– сказала Пьеретта.

– А чего ж ты покраснела?
– съехидничала Маргарита.

– Дура!
– вскипела вдруг Пьеретта.
– Я знаю, что у тебя дурацкие мысли, оттого и покраснела.

4

За воротами фабрики Маргарита взяла Пьеретту под руку.

– Сердишься на меня?
– спросила она.

– И не думаю. За что мне сердиться?
– ответила Пьеретта.

Они подошли к дому родителей Маргариты. Пьеретта терпеливо слушала пространный рассказ своей влюбчивой подруги о ее новом романе. Ее поклонник работал в Дорожном управлении и ждал, что его вот-вот переведут в окрестности Лиона. "Ах, если б он увез меня с собой!" - мечтала вслух Маргарита, жаждавшая удрать из Клюзо.

Домой Пьеретта вернулась только к семи часам вечера. На кухне у нее сидели Фредерик Миньо, Красавчик и Кювро.

– Здравствуйте, мадам Амабль, - сказал, поднявшись со стула, Красавчик.

– Меня все зовут Пьереттой, - поправила она.

– Здравствуйте, Пьеретта, - повторил он.

Эта сцена повторялась при каждой встрече. Красавчик не хотел называть ее просто по имени, как все остальные в Клюзо, и осмеливался на такую вольность, лишь повинуясь ее приказу.

Он предложил ей сигарету с золотым ободком: он курил только "Султаншу", за что товарищи над ним подсмеивались.

Миньо читал последний номер "Франс нувель" и делал заметки в блокноте.

– Что с тобой нынче? Опять дома не клеится?
– спросила Пьеретта.

– Да, - буркнул он, не поднимая головы.

– Ох и задам же я им!
– воскликнул вдруг Кювро. Он готовился к выступлению в муниципальном совете и писал конспект своей речи на листке бумаги, вырванном из школьной тетрадки.
– Ох и задам!
– И он прочел вслух одну фразу.

– Невозможно работать!
– возмутился Миньо.

Апрель 195... года выдался в долине Клюзо холодный, и Кювро, не дожидаясь хозяйки, сам затопил в кухне плиту. Пьеретта оставляла ключ от входной двери в ящике для писем, висевшем в нижнем этаже, или просто в дверях. Товарищи могли прийти к ней в любой час, если им нужно было прочесть какую-нибудь брошюру, порыться в комплектах журналов и газет, навести справку в папках с профсоюзными делами, а иной раз просто спасаясь от домашних неприятностей.

– Раз ты затопил печку, надо было отворить двери в комнаты, - сказала Пьеретта.
– Наверно, у меня в спальне холодище, как в погребе.

И она распахнула двери во всех трех комнатах, расположенных анфиладой. Спальня помещалась в глубине; из окна, обращенного на север, открывался вид на каменистый холм, возвышавшийся над долиной.

Рабочий поселок был построен в начале века, когда на фабрике Жоржа Летурно работало до пяти тысяч человек. При современной технике она давала больше продукции, чем прежде, хотя заняты на ней были только тысяча двести человек, и поэтому в рабочем поселке существовало правило: по одной комнате на каждого жильца. (Пьеретта получила квартиру в то время, когда она поселилась здесь с мужем и ребенком.) Однако на каждом этаже имелась только одна уборная для всех десяти квартир с номерками на входных дверях, которые тянулись в ряд вдоль открытой галереи, и во всем поселке не было ни одной ванны. Душевая, устроенная в середине прямоугольника, образованного жилыми корпусами, действовала только летом. Когда Пьеретта выставила требование, чтобы душевую топили и зимой, Нобле ответил ей так:

– Слишком дорого обойдется. Да и зачем топить? Вы же прекрасно знаете, что зимой никто не пойдет мыться в душевую. И правильно сделает! Скажите, пожалуйста, какую моду завели - в любую погоду водой себя поливать. Так недолго ревматизм схватить или чахотку.

Нобле говорил совершенно искренне. Кстати сказать, ни ванн, ни душа не было и в тех домиках, где жил административно-технический персонал фабрики. Не было их и в квартире Нобле, и его дочь, двадцатитрехлетняя девица, закончившая заочный курс литературного факультета, раз в год закатывала отцу сцену, требуя, чтобы он оборудовал в кредит ванную комнату. Но делала она это только для standing [положение, вес (англ.)], ведь она читала журнал "Селексьон". Если бы отец уступил ее требованиям, она все равно не стала бы мыться в ванне зимой - такова сила воспитания. Во всем городе было одно-единственное исключение - технический директор инженер Таллагран, мужчина тридцати пяти лет, окончивший Училище гражданских инженеров и женатый на дочери директора горнорудной компании, разбогатевшего при национализации копей. Таллагран устроил за свой счет ванную комнату, и его жена купалась каждое утро, о чем говорил весь город. Такого рода штрихи свидетельствовали о глубоком различии между двумя поколениями административно-технического персонала АПТО. Различие это сказывалось и в их методах работы на фабрике.

В обстановке спальни Пьеретты чувствовались вкусы зажиточных крестьян: ее дядя, мой сосед в Гранж-о-Ване, дал племяннице в приданое кровать вишневого дерева в форме "ладьи", пуховое стеганое одеяло красного цвета, массивный шкаф орехового дерева. Матрас был набит чистой шерстью и стоил больше месячного заработка Пьеретты.

В другой комнате, расположенной между спальней и кухней, стоял нарядный, блестевший лаком буфет со стеклянными дверцами - безумная прихоть мужа Пьеретты, его "подарок" к первой годовщине свадьбы; он купил буфет в рассрочку, а в конечном счете выплачивать за него пришлось Пьеретте. Долгое время ей было противно смотреть на этот буфет, как и на все, что напоминало ей о негодяе муже, которого она выгнала. Теперь она держала в злополучном буфете папки с делами профсоюза.

Пьеретта поставила на плиту суп. Спросила у Миньо, ужинал ли он.

– Нет, - ответил Миньо, - но это неважно.

– Что, опять с женой рассорился?

– Я сам был виноват. Упрекнул ее за то, что она на вечере восхищалась хозяйским сынком Летурно. Ну, она, конечно, разозлилась. "В кои-то веки встретился на ваших вечерах приличный человек, и ты уж недоволен. Тебе хочется, чтобы я водилась с черномазыми..." Опять ее схватила судорога. Я хлопнул дверью и ушел.

– Разве можно так грубо обращаться с женой?
– возмутился Кювро.