– Почему до четверга?
– спросил Филипп.

– Да как же...
– сказал Эмполи.

– Ах да... до четверга.

– До четверга, - повторил Эмполи и повесил трубку.

В продолжение всего разговора старик Франсуа Летурно не отходил от внука.

– Из-за чего вы тут торгуетесь?
– спросил он.

– Я вовсе не торгуюсь, - ответил Филипп.
– Я даже на это не способен.

– Хорошенькое вы затеяли дельце, - яростно крикнул старик Летурно.

Филипп пожал плечами.

– Я никогда ничего не затеваю, - огрызнулся он.

Дедушка оглядел его с головы до ног.

– Уже полдень, - сказал он, - а ты еще до сих пор из ха" дата не вылез. Будь я хозяином, я бы тебя немедленно турнул, не посмотрел бы, что ты мой родной внучек.

– Я бы вам только спасибо сказал, - ответил Филипп.

– Ты лишь на одно способен, - продолжал старик, - морить голодом моих рабочих.

– Ну знаете, и вы в свое время их поморили немало, - возразил Филипп.

– Я?
– закричал старик.
– Я делом своей чести считал занять как можно больше рабочих рук.

– Чем больше волов в стойле...
– начал было Филипп.

– А вы, - кричал дед, - вы лишь тогда успокоитесь, когда у вас на фабрике будут только машины и ни одного человека.

– Однако ж, когда рабочие старели и вы не могли больше извлекать с их помощью прибыли, вы выгоняли их прочь, как отслужившую клячу гонят на живодерню.

– А ты гонишь их на живодерню в расцвете сил, - орал старик.

– Я?..
– сказал Филипп, отступая на шаг.
– Я?
– повторил он.
– Я?.. Вы, значит, до сих пор не поняли, что я заодно с рабочими против АПТО.

– А что ты для них сделал?
– спросил дедушка.

– Во всяком случае, не благодетельствовал им через свою сестру и в обмен за свои благодеяния не посылал их к исповеди, - отрезал Филипп.

– Моя бедная сестра выполняла свой долг, она, как могла, старалась мне помочь.

– Ах!
– воскликнул, не слушая его, Филипп.
– Если бы они захотели меня допустить...

– Кому это ты нужен, такой никудышник?
– заметил дедушка.

– Если бы рабочие захотели иметь со мной дело...
– продолжал Филипп.

Старик Франсуа Летурно долго и молча глядел на внука, затем сказал:

– Ты еще до сих пор ничего не понял в жизни. Ты все переворачиваешь вверх ногами, все видишь навыворот. Вот что мне уже давно хотелось тебе сказать.

И дедушка заговорил. Филипп слушал его с нескрываемым удивлением. Говорил старик очень громко, вдруг замолкал, ворчал себе что-то под нос, иной раз раскатисто пускал крепкое словцо, изливал, должно быть, то, что накипело у него на душе, то, о чем шепотом разговаривал сам с собою, когда возился в розарии. Дедушка признал, что "часто обходился круто" с рабочими. Недаром говорили, что у него есть хватка - так тогда принято было выражаться о некоторых хозяевах. Ведь он вынужден был защищаться от конкурентов, которые с ним самим обходились весьма круто, и, главное, защищаться против банкиров, спекулянтов, биржевиков - против финансистов, а у них, как известно, нет ни стыда, ни совести, ни родины.

И что же! В конце концов финансисты его одолели.

А сейчас финансисты обрекают его рабочих на голодную смерть. Он подсчитал, что в 1900 году на те деньги, которые рабочие получали у него на фабрике, они могли купить куда больше всякой всячины, чем при теперешних заработках, и после двенадцатичасового рабочего дня они не так тупели, как теперь, с этими американскими темпами, хоть и заняты всего восемь часов в сутки.

Из-за этих господ финансистов он, Франсуа Летурно, вынужден теперь копаться в саду, будто какой-нибудь железнодорожный чиновник в отставке. Но с рабочими у них не пройдет - зубы сломают. Теперь сила на стороне рабочих, и, если они бросят вертеть эти проклятые машины, пусть биржевики не пытаются играть на понижение, дабы пополнить свой дефицит, - все равно не поможет, все равно сдохнут, как скорпион, который кусает себя самого. И вот если бы он не был так стар, он, Франсуа Летурно, "великий Летурно", первый возглавил бы борьбу своих рабочих и прогнал бы вон всю эту безродную сволочь, которая и у него и у рабочих отняла фабрику.

Вот что выложил, примерно в этих самых выражениях, Франсуа Летурно своему внуку. Он повторялся, начинал сызнова, он говорил о финансистах, биржевиках и прочих с тем же презрением, с каким о них говорили его деды, основатели первой шелкопрядильной мастерской, поставившие себе на службу воды Желины.

Филипп вернулся домой, в бывший флигель для сторожей. Первым делом он отыскал номера "Эко дю коммерс", полученные накануне, и внимательно перечел заметки, отчеркнутые синим карандашом. Затем принял холодный душ (в соседней комнате Натали установила переносный душ) и снова перечел обе заметки. После этого он отправился в горы и долго бродил в одиночестве. Около пяти часов он вернулся в Клюзо и побежал к Пьеретте.

Но дома он застал только Красавчика, который беспокойно шагал взад и вперед по всем трем комнаткам квартиры. Ему страстно хотелось присоединиться к рабочим АПТО и принять участие в завтрашней демонстрации, но, с другой стороны, он не мог преодолеть неприязни к Миньо, который торчит теперь возле Пьеретты и с которым придется - хочешь не хочешь разговаривать как с товарищем.

– Где Пьеретта?
– спросил Филипп.

– А зачем она тебе понадобилась?

Филипп взмахнул газетами.