Отец умолк. Долго молчал, потом совсем другим голосом сказал:

– Да, хорошо попитаться ему следовало б. Какая у нас пища! Постный борщ да селедка. А он у нас в детстве кровью сошел. Совсем заморышем растет... Но петь в церкви он все равно не захочет. Из русской сбежал, а в греческую его и калачом не заманишь. Вместо церкви будет бог знает где бродить... Он такой...

– У нас, кириэ Мимоходенко, усо есть: масло есть, сардины есть, оливки есть, апельсины есть, инжир есть.

Может быть, черный еще долго перечислял бы, что у него есть в монастыре, но тут распахнулась дверь, и на пороге показался наш рыжий батюшка.

– А-а, - протянул он ехидно, - так это вы, патер Анастасэ! А я думал, чей это медоточивый голос, кто тут соблазняет оливками да инжиром господина Мимоходенко подобно змию, соблазнявшему в эдеме легковерную жену Адама - Еву плодами древа познания добра и зла. Теперь понятно, почему отрок Димитрий отлучился от церкви архангела Михаила. Ах, патер Анастаса, патер Анастаса! А я-то считал вас своим лучшим другом и во всем доверял вам! Вот и верь после этого соленым грекам, хоть бы и в монашеском облачении!

Монах поднялся со стула и замахал широкими рукавами рясы, как черными крыльями.

– Не усо вам, не усо вам, патер Евстафий! Вы сами, патер Евстафий, меня обманули. Вы говорили, патер Евстафий, что мальчика будем делить пополам: половина царю Константину, половина архангелу Михаилу. А вы взяли архангелу Михаилу усо мальчик, усо!.. Нехоросо так, патер Евстафий, нехоросо!.. Асхима, асхима!.. *

– А долги не платить по четыре месяца - это "хоросо", патер Анастасэ?
– сощурясь, прошептал наш батюшка.

– Какие долги, патер Евстафий, какие?..
– тоже перешел на шепот черный.

– Забыли? А чье каре наскочило на мой покер?

– Патер Евстафий, так это был чистый блеф! Никакой покер у вас не был! Вы даже не показали карты, вы сунули карты под карты!..

– Что-о?.. Карты под карты?!. Так я кто же, по-вашему, шулер?

– Сига **.
– Черный показал глазами на моего отна и уже громко сказал: - Я, патер Евстафий, очень вас уважаю. Просу вас ко мне в келию. Мы усо, усо - как это по-русскому?
– миром уладим... Кириэ Мимоходенко, - повернулся он к отцу, вы согласны посылать вас паликари... вас мальчик в нас монастырь?

– Видите ли, отец Анастасэ, - развел отец руками, - я, может, и согласился бы - как-никак, мальчику не вредно поправиться на хороших харчах, - но надобно и его согласием заручиться...

– Орео!
– воскликнул черный.
– Орео, кириэ Мимоходеяко! Прислить сюда вас мальчик, я буду говорить с ним.

Тогда я вышел из-за перегородки и сказал:

* Плохо (греческ.).

** Тише (греческ.).

– Папа, я согласен. Я все слышал. Я согласен.

– Ты согласен?
– в удивлении отступил отец.
– Согласен?

– Да, - твердо повторил я, - согласен. Я буду каждый день заходить в монастырь... обедать и учиться петь по-гречески.

Черный хлопнул в ладоши:

– Орео!.. Орео, поликари!.. Орео!..

МОЛОТОЧЕК

У отца был деревянный ящик, в котором он держал разные инструменты: стамески, буравчики, плоскогубцы, отвертки, молотки. Отец редко пользовался ими, только в случаях, когда надо было забить гвоздь или выправить осевшую дверь, но, если он замечал, что какого-нибудь инструмента в его ящике не хватает, нам всем доставалось на орехи. И все-таки я этот ящик вытащил из-под конторки и долго в нем рылся, отыскивая маленький молоточек. Нет, молоточка в ящике не было. Большой молоток был, а маленький, который можно бы незаметно держать в кармане, куда-то исчез; наверно, Витька затаскал. Оставалось одно - идти к Ильке: в кузнице есть все на свете инструменты. Конечно, Илька будет расспрашивать, зачем мне понадобился молоточек. Что ж, пусть спрашивает: на этот раз я ему ничего не скажу.

Смеркалось, когда я подходил к кузнице.

– Эй, пономарь, лезь сюда!
– донеслось до меня откуда-то сверху.

Я поднял голову и увидел на закопченной крыше Ильку. Одной рукой он держался за трубу, а другой показывал мне на деревянную приставную лестницу.

– Лезь, не бойся!

Не такая уж высокая крыша, чтоб я побоялся взобраться на нее.

Но, взобравшись, я чуть не свалился - такая она была покатая.

– Ты что тут делаешь, Илька?
– спросил я и тоже ухватился рукой за трубу.

– Звезды считаю.

Я обвел глазами небо. На нем светилась только одна звезда, да и та величиной с наперсток: ведь было еще рано.

– Сколько ж ты насчитал?
– спросил я недоверчива.

– Семь тысяч девятьсот одиннадцать, - не моргнув глазом, ответил Илька.

Вот и опять он разговаривает со мной так, будто я сую нос не в свое дело.

– Ладно, считай дальше, - сказал я небрежно, - только сперва дай мне маленький молоточек. У вас в кузнице, наверно, всякие есть.