Мать Ильки, Кузьминишна, все время смотрела на меня своими карими ласковыми глазами молча, а тут и она вмешалась в разговор:

– И смолчит. Он хороший мальчик.

– Хороший-то хороший, а в церкви поет, - раздумчиво сказал Тарас Иванович.

– Ах, вы не знаете!
– горячо воскликнул я.
– Это ж вовсе не потому!..

– Тебя что ж, отец заставляет?

– Нет, я сам... Я там клад искал...

– Кла-ад?
– удивленно воскликнули все четверо.

У Ильки от любопытства глаза стали круглыми.

– Ох ты!..
– присел он.
– А мне ни слова! Ну не жулик?

Меня принялись расспрашивать. Я ничего не утаил.

Рассказал и про то, как патер и наш батюшка кружку делили и как сбежало шоколадное тесто. Ну и смеялся же Тарас Иванович!

Пришел тот человек, который листовки печатал (звали его Михаилом Ефимовичем), и мне пришлось рассказывать все сначала; он слушал и записывал в книжечку.

Потом Тарас Иванович сказал:

– Ах ты, Митя, Митюха! Пользы от твоей затеи не получились никакой, а вреда ты наделал много. Если бы и был клад, так неужто монахи не поживились бы сами? На что другое, а на золото да на камни драгоценные у них нюх, как у гончих. А главное - не так надо освобождать царских узников. Не только твой Петр, или Сигизмунд, или учитель Алексей Васильевич весь трудовой народ в России узник. Главное - надо царя свалить и разогнать его свору, темницы ж потом сами раскроются.

– Жди, когда вы его свалите, а у Алексея Васильевича чахотка, - опять вмешалась Кузьминишна.
– Вот Илья рассказывал, учитель этот в школу с бутылочкой молока всегда приходил. Это как, а? Да он в тюрьме и года не протянет.

– Поможем, - сказал Тарас Иванович.
– Ты ж сама и передачу понесешь. Если на то пошло, то и Сигизмунду чего-нибудь подкинем, даром что паном прозывается.

– Ой, какой он пан!
– воскликнул я.
– У него на штанах латка!

Потом Тарас Иванович стал объяснять мне, какой я принес вред тем, что пел в церкви.

– Пойми, что некоторые темные люди и впрямь посчитали тебя посланцем от бога!

– А все-таки, что же у них было в тех ящиках?
– спросил Михаил Ефимович.
– Неужто контрабанда?

– Судя по всему - контрабанда, - ответил Тарас Иванович.
– Святые отцы на все идут, лишь бы набить карман потуже.

– Если б знать наверняка, то хорошо б в листовке упомянуть.

Мне так хотелось хоть чем-нибудь загладить свою вину, что я сейчас же крикнул:

– Я узнаю! Завтра ж узнаю и скажу вам.

Тарас Иванович переглянулся с Михаилом Ефимовичем и кивнул мне:

– Главное, сматывай там удочки поскорее.

Илька пошел меня проводить. Я сказал:

– Хочешь, Илька, проведаем Зойкину бабку?

– Этого не хватало - к бабкам в гости ходить!
– отозвался Илька. Но подумал и согласился.
– Ладно уж, пойдем. Вот я проверю, как ты правду говоришь.

Про Зойку и про то, как я встретился с нею в Симферополе в цирке и как сам в цирке выступал, Илька уже не раз слышал от меня и каждый раз говорил: "А ты не врешь?" Вот пусть теперь узнает, как я вру.

К переезду мы подошли в то время, когда шел поезд и бабка сигналила ему зеленым светом. То, что бабка по своей воле может пропустить, а может и остановить целый состав, сразу возвысило ее в глазах Ильки. Он спросил:

– А если б царь ехал в поезде, вы б, и царя могли остановить?

– А что мне царь!
– фыркнула бабка.

Илька гигикнул. А я подумал: неспроста бабка хорохорится, наверно, случилось что-то. Так и оказалось.

Бабка покопалась в шкафчике и сунула мне конверт.

Зойка писала, что пана Сигизмунда засудили и скоро по этапу отправят в Сибирь, но царь пусть не радуется: все равно народ ему пропишет сальто-мортале. А ей, Зойке, больше в Чугуеве сидеть незачем, она, того гляди, приедет к бабке в гости.

Пока я читал, бабка говорила, что на пана Сигизмунда у нее всегда была обида - зачем он увез от нее Зойку!
– но раз царь его сослал в Сибирь, значит, он был хороший человек. И еще она сказала, что рабочие нашего металлургического завода скоро забастуют и тогда она остановит тут все поезда: пусть стоят и тоже бастуют.

Я просто не узнавал бабку: будто и не она уговаривала когда-то внучку жить тихонечко и никого не трогать. Куда и хворость ее делась! Когда мы вышли. Илька сказал:

– Ну, бабка! Такой дай кувалду в руки, так она всех городовых разгонит.

МЕНЯ ХОТЯТ ЗАТОЧИТЬ В МОНАСТЫРЬ НА ГОРЕ АТОС

Я вернулся в Нифонтову келью и заглянул в щелочку. Кружка стояла на тумбочке раскрытая: значит, батюшка и патер ее уже поделили. Батюшка потирал руки и весело говорил:

– Знаете, патер Анастаса, это не мальчик, а сундук с деньгами. Я делаю вам большое одолжение, что не забираю отрока обратно. Вы это должны чувствовать и все убытки с шоколадным тестом поделить только с Дукой. Дамиан ваш, а не мой: вы и отвечайте. Моя хата с краю. А в новую партию шоколада я внесу свою долю полностью, как прежде договаривались.