За папахой поручика, подымая волосы вверх, тянулась какая-то грязная, кровавая тряпка.

– Черт возьми!
– сказал санитар.- И ходите?..

Потом нас понесли. Поручика в палату для раненых. Меня - к тифозным.

В этом лазарете, номера его я не помню, я перенес два последних приступа возвратного тифа, там же заразился сыпняком и переборол его.

ЕКАТЕРИНОДАР

– Заберите немедленно костыли! С плацкартой, что ли?..

– Не тронь строевых!

В углу вагона поднялся бледный вольноопределяющийся-марковец.

– Думаешь,- строевой, его и под жабры можно? Не тронь!
– И, повысив голос до крика: "Не тронь!" - он подскочил и, вырвав из рук моих костыль, замахнулся на полковника.

– А ну, штаб, подходи!.. Я тебя... по-марковски!.. Полковник опешил. В вагоне загудели солдаты:

– Непорядок это, господин полковник!..

– Потесниться, аль здоровых согнать...

– Довольно надругались!.. Хватит!..

– Я доложу!.. Я это так не оставлю!..- грозил мне полковник.Большевизация!..

Не отвечая, я сидел неподвижно.

* * *

– Фронт его не гноил! Смотри,- песок сыпется, а галифе с кантиками!.. Туда же!..

Сидящий напротив меня поручик оправил на груди солдатский "Георгий".

– Поручик, вам в Екатеринодар?.. Тоже?.. Я молчал.

– Вы, может быть, ноги продвинете?.. Поручик!.. Я отвернулся, ближе к себе подбирая костыли.

Три дня тому назад, на второй день моей нормальной температуры, меня выписали из лазарета.

– Месячный отпуск,- сказал председатель врачебной комиссии.Сле-ду-ю-щий!.. Я возмутился:

– Но куда я пойду? Ведь это бессмыслица, доктор!.. Я не могу еще в полк,- вы понимаете!.. В отпуск?.. Да вы меня под забор гоните!..

Доктор пожал плечами.

– Ваша койка уже занята. Езжайте куда хотите... Что ж делать?..

Опираясь на костыли, все время пытаясь ступать на пятки, я медленно вышел в коридор. Пальцы ног, посиневшие после тифа, нестерпимо болели.

– Ну что?
– спросила меня в коридоре сестра Вера. Я молча прошел в канцелярию.

...За окном бежали кубанские степи.

– Отойди!..

Полковник в галифе, вновь было показавшийся в вагоне, прижался к дверям.

Солдаты переглянулись.

– Разошелся-то! А!..

– Да не шуми ты!..

– Теперь уж зря будто!..

Подбодренный солдатским сочувствием, полковник вдруг выпрямился и гордо вскинул под мышкою портфель. Но под его сдвинутыми бровями старческие глаза бегали так же трусливо.

– Странный какой!
– шепотом сказал поручик с "Георгием", кивая на вольноопределяющегося.- Фу ты, господи! Еще каша заварится... Уймите его, поручик!

Я молчал.

– Да уймите его, ребята! Ведь на людей, ребята, бросается. Непутевый какой-то...

На полу, среди седых станичников, сидела молодая казачка.

– Сам ты непутевый!
– звонко закричала она.- Мало,- человека испортили, теперь еще обидеть ловчитесь, ду-роломы!..

– Молчи ты! Баба!.. Я тебя за слова за эти! Но солдаты опять загудели.

– Бабу не тронь!..- вступились за нее и седые станичники.

– Правильно баба толкует!..

– Да вы б лучше, господин хорунжий...

– Руки не доросли, чтоб бросать-то!..- кричала казачка, уже наступая на поручика.- Других бросать будешь!., я тебя, да с Еоргием твоим!..

А поезд уже подходил к Екатеринодару.

На шумном перроне Екатеринодарского вокзала вольно-определяющийся-марковец подошел ко мне снова. Глаза его блуждали.

– Господин поручик, разрешите доложить? Опираясь на костыли, я остановился.

– Господин поручик, разрешите немедленно же по вашему приказанию,быстро, точно рапортуя, рубил он,- мобилизовать всю эту штаб-офицерскую сволочь из примазавшихся, и на станции Ольгинской, не рассыпая в цепь... в цепь... Пулемет... Часто... Кровью...

– Истерик!
– сказала за мной какая-то сестра.

Навалившись на костыли, я быстро отошел в сторону.

По слухам, на станции Ольгинской несколько дней тому назад была уничтожена чуть ли не вся Марковская дивизия. Я вспомнил об этом, отойдя от вольноопределяющегося. Но его уже не было видно.

– ...Неужели это правда?.. И... и... и комнат нет?..- заикаясь, спрашивал возле меня какого-то полковника остроносый военный чиновник, блестя из-под очков узкими, как щель, глазами.