Я молчал.

– Гм-м!.. Дайте вашу руку... Гм-м!.. семьдесят шесть... Пульс нормальный... Но куда вас?.. К тифозным?.. Да нельзя вас к тифозным!..

– Никуда не пойду-у-у-у-!
– собрав силы, закричал я, вдруг чувствуя, как запрыгал мой подбородок. В палатку снова вошел писарь.

– Уже готово. Скрутили,- доложил он, пытаясь вытянуть по швам вытянутые дугой руки.- Отвозить прикажете?.. Прикажете трогать?

– Есть!
– крикнул вдруг доктор, радостно щелкнув пальцами.- Подожди!

И, размахивая руками, он выбежал из палатки.

И вот пришли санитары.

Они взвалили меня на носилки и понесли. Врач шел за нами, насвистывая. Писарь нес костыли.

Я не сопротивлялся. Только думал: "Зачем несут ногами вперед? А еще санитары!.."

За палаткой стояли запряженные клячей сани. На санях кто-то лежал. Когда меня поднесли ближе, я узнал во-льноопределяющегося-марковца. Ноги и руки его были скручены ремнями.

"Куда нас несут? На гауптвахту?..- подумал я и тут же решил: - Не все ли равно!.."

Носилки поставили на снег. Потом меня подняли и, толкнув в плечо, усадили в сани.

Витринами богатых магазинов смотрел на нас Екатеринодар. Люди, идущие по улицам, не смотрели на нас вовсе.

– Табак Ме-сак-су-ди!
– кричали на углах мальчишки.- Папиросы!

Я неподвижно сидел на санях. Слушал, как под копытами лошади урчит вода и как звенят шпоры идущих по тротуару офицеров.

– Куда везете?
– спросил я наконец сопровождающего нас санитара. Санитар ничего не ответил.

– Куда нас везут?
– обратился я к вольноопределяющемуся.

Вольноопределяющийся прищурил левый глаз. Правый широко открыл, быстро заморгал, потом рванулся вперед, всем телом задергался и, найдя упор затылку и связанным ногам, выгнулся колесом и без слов, протяжно и дико завыл...

Витрины богатых магазинов сменились окнами мелочных лавчонок. Потом и лавчонки повернулись к нам ящиками и бочками задних дворов. По бурому снегу за ящиками бродили тощие собаки. Собаки бродили и по большой грязной площади, на которую мы, наконец, выехали. К площади - с одной стороны прилегало кладбище. Около ворот кладбища стоял деревянный некрашеный домик - мастерская гробов. Гробы стояли и на улице, выровнявшись в два ряда подороже и подешевле. К кладбищу, мимо гробов, медленно двигались какие-то, прикрытые рогожей, сани. Из-под рогож торчали голые пятки.

Придавив соседние деревянные постройки, на другой стороне площади подымался высокий каменный дом. Линялый красный крест над воротами был едва заметен.

"1-й Военный Психиатрический Госпиталь" - прочел я надпись под крестом, когда наши сани наконец остановились около подъезда.

1-й ВОЕННЫЙ ПСИХИАТРИЧЕСКИЙ ГОСПИТАЛЬ

– Его в санаторию нужно, а не к нам,- сказал старший врач ординатору. Тот пробасил:

– Но за неимением оных...

– Пожалуй! Поместите к тихим и к нервнобольным...

Я вышел за высокой белокурой сестрой, а вольноопреде-ляющегося-марковца отвели в соседнюю палату - для буйных.

В светлой просторной палате № 2 было тихо. Больные, в серых и голубых халатах, лежали на койках поверх одеял и, скосив глаза, глядели на толстую рыжую кошку, неподвижно сидящую под столом.

– Кысенька, кысенька!.. Кыс-кыс!
– бормотал в углу палаты больной, до ушей заросший бородою.- Кысенька!..

На коленях между моей и соседней койкой стоял вихрастый мальчик. Он размашисто крестился и усердно клал земной поклон за поклоном. Над широким воротом его халата торчал завиток давно не стриженных, черных волос.

– Ложитесь, поручик!
– сказала мне сестра. ...Кошка под столом замурлыкала. Стала бродить по палате. Мне казалось, я слышу, как ступают ее лапы...

И вдруг - это было уже к вечеру - из соседней палаты поплыл, оборвался и вновь поплыл чей-то певучий и высокий голос:

– Влади-мииир кня-ааазь!..

И, заливая гулом уже всю палату, вслед за ним поползли ворочаясь, другие голоса - тяжелые и неразборчивые.

Я вскочил.

За стеной в соседней палате гудели буйные.

А у нас, беззвучно шевеля губами, все так же усердно молился вихрастый мальчик. Кошка посреди палаты неподвижно лежала на полу, вытянув рыжие с белыми пятнами лапы. Над ней стоял высокий, гладко выбритый больной. Прищурив глаза, он вертел в руках длинную, тонкую папиросу, держа большой палец около подбородка и далеко в сторону оттопырив мизинец. За столом сидел рослый санитар. Санитар дремал.

Я вновь опустился на подушку. Закрыл глаза.

...Буйные за стеной гудели до вечера.