Шрифт:
– Так ты с самого начала все знал?
– Конечно.
– И все равно возьмешь с меня деньги?
– Обязательно. Глупость и жадность – слишком дорогие удовольствия, и если хочешь жить хорошо, надо от них отказываться... Без обид?
Ринго протянул руку.
Нил вздохнул и ответил на рукопожатие.
– Без обид, – твердо сказал он.
XI
(Ленинград, 1974)
Лицо у матери было злое и растерянное.
– Я ничего не желаю слышать! – гремел ее прославленный голос; и в резонанс ему звенела посуда на обеденном столе. – Тощая авантюристка, кошка драная из какого-то Мочегонска! Не допущу!
– Во-первых, я уже сутки как совершеннолетний и вполне могу принимать самостоятельные решения.
– Да? А во-вторых?
– А во-вторых, город называется не Мочегонск, а Мончегорск. И не пытайся острить, если не умеешь.
– Ах, вот как? Спасибо за критику!.. Может быть, вы и жить собираетесь в этом благословенном городишке, в блочном бараке с видом на гипсового Ильича?
– К твоему сведению, никаких гипсовых Ильичей там нет, а на центральной площади стоит роскошный бронзовый лось...
– Лось? Очень уместно. И месяца не пройдет, как она наградит тебя рогами не хуже того лося.
– Не смей оскорблять Линду, слышишь! Она не такая!
– Все они не такие. До свадьбы. А как получат свидетельство о браке и ленинградскую прописку, так и пускаются во все тяжкие. Знаем мы этих провинциальных проныр! Имей в виду, я не намерена спокойно смотреть, как мой сын собственными руками губит свою жизнь!
– Да плевать тебе на мою жизнь и всегда было плевать! Ты в свою жизнь вторжения боишься, боишься неудобств. Не беспокойся, мы ни на что не претендуем и помощи просить не намерены – крыша над головой у нас есть, и себя мы как-нибудь прокормим.
– Себя – может быть. А ребенка?
– Какого ребенка? Детей мы пока не планируем.
– Так она даже не беременна?! Тогда я вообще не понимаю, зачем надо жениться?
– Потому что я люблю ее! Ты хоть понимаешь, что это такое? Хотя да, конечно, понимаешь, ты же каждый вечер поешь о любви!
Мать грохнула об пол пустую тарелку и выбежала в коридор.
– Жестокий ты, внучек, – сказала бабушка...
Ольга Владимировна, и прежде не злоупотреблявшая общением с сыном, теперь и вовсе перестала с ним разговаривать, да и он старался поменьше показываться ей на глаза, проводя все время у невесты. В тех редких случаях, когда они сталкивались – обычно это происходило во второй половине дня, когда Нил после занятий забегал домой принять ванну или забрать что-нибудь нужное, – мать окидывала его пламенным взглядом, в котором он читал: «У меня больше нет сына!» – «Актерка! – думал он: – Тоже мне, мать-перемать! Обойдемся!»
И обходились. Из Теберды компания возвратилась несколько богаче, чем уехала. Помогли и Ниловы волшебные очки, и еще кой-какие фокусы – условные сигналы, рельефные наколки на картах. Имелись и другие схемы, сути которых Нил не знал, только видел, как из комнаты, записанной на девчонок – реально в ней жили Катя с Ринго – выходил какой-то толстый человек и в коридоре дрожащими руками совал Ринго деньги. Нил не вникал: здешний отдых был полноценен и радостен. Утром и днем – походы, головокружительные спуски на горных лыжах, вечерами – карты и легкое музицирование, ночами – Линда. Возвратился он, окрепший физически и за две недели полностью покрывший свой недавний проигрыш.
День свадьбы приближался. Нил совсем перестал бывать дома, но и на Четвертой Советской становилось день ото дня скучнее. Линда, завалившая зимнюю сессию, интенсивно готовилась к пересдачам и целыми днями пропадала в Публичке на Краснопутиловской. Ринго с Катей снова укатили куда-то. «Ниеншанц» находился в стадии реорганизации: Геру Гюгеля с треском вышибли с пятого курса, и он скрывался от весеннего призыва у родственников на Урале, а нового соло-гитариста они пока не нашли. Возвратясь с лекций, Нил маялся бездельем, слонялся из угла в угол, едва ли не каждый час примерял свадебный костюм, закупленный все в том же чековом магазине. Линда приходила поздно, вымотанная до предела, наспех ужинала и бухалась в кровать, а Нил, взяв книжку или гитару, пил чай на кухне, наигрывал что-нибудь тихое и лирическое и идиллически тосковал.
В один из таких вечеров, когда до регистрации оставалась всего неделя, в квартиру решительным шагом вошел чуть запыхавшийся Ринго.
– Одевайся, поехали, – кинул он Нилу.
– Куда? Зачем?
– Надо у родственника вещички забрать.
– В такое время? Полночь скоро.
– Он завтра утром уезжает.
– А я тебе зачем?
– Нести поможешь. Вещей много.
Они довольно долго ехали на метро, потом еще шли куда-то по унылым улицам, застроенным одинаковыми длинными девятиэтажками. Та, возле которой остановился Ринго, ничем от других не отличалась.
– Жди здесь, – бросил он, показывая на сырую скамейку у крайнего подъезда.
– Так ведь мокро...
– Ну, пройдись. Только недалеко. Я скоро.
Он исчез в подъезде.
В одной умной книжке Нил вычитал, что труднодоступное в теории понятие относительности времени знакомо каждому в обыденной практике. Сколько длятся пять минут, когда вы ждете любимую на назначенном свидании, и сколько – когда вы на это самое свидание опаздываете? И то обстоятельство, что ждал он отнюдь не любимую, бега времени не убыстряло. Нил выкурил три сигареты подряд, начал четвертую, закашлялся и выкинул в лужу. Прохудившаяся правая подметка не хуже насоса закачивала воду с мокрого тротуара. «Простуда обеспечена, – обреченно подумал он. – А может, ну его на фиг, этого Ринго, и без меня справится, на метро бы только успеть».