…Среди братьев Ордена не должно быть еретиков.

Запретное для мирян втройне воспрещено слугам Вечного; не пристало им выискивать в проклятых книгах рецепты бессмертия, коль скоро сам Третий Светлый в земном воплощении своем принял смертную муку на иззубренном ложе, утвердив непреложность смерти…

– Ведь так, Милостивец? Ведь не мог же брат Турдо, прославленный твердостью в вере и отвагой в битве, сам поскользнуться?!.. Его подтолкнули!.. подтолкнули, и подхватили под локоть, и повели прочь от торного пути враги Вечности…

Долг великого магистра – удержать брата, скользящего в бездну. Пусть признается и покается; многое может быть прощено тому, чье раскаяние непритворно. Видит Вечный, его накажут лишь малой епитимьей, обязав читать три дополнительных псалма ежедневно в течение года. Он даже останется членом капитула и паладином крепкостенного Тшенге… хотя, конечно, с мечтой о перстне и посохе великого магистра ему придется проститься.

Не так уж и высока плата за тяжкий проступок, зато душа грешника, обойдясь без очищения огнем, обретет былую чистоту и будет спасена для мира вечного!

Но если дан-Карибу назовет доносы слуг клеветой, тревогу магистра – напрасной, заботы – излишними? Что тогда? Тогда, вернувшись в Тшенге, он посулами и пытками вызнает имена соглядатаев, накажет болтунов, заменит присных, и вновь в подвалах замка будут гореть по ночам печи, булькать в колбах зелье, и брат Турдо, опутанный вражьей лестью, будет возноситься в пустых мечтах – над братьями, Орденом, над Вечным! – к пределам ложного могущества и славы, к вечной юности и бессмертию.

Несчастье глупости, подумал магистр.

Что-то в дан-Карибу, недавно еще – ближайшем из близких, раздражало его с такой силой, что он уже не мог думать о нем здраво и снисходительно.

Добиваться правды, по всем резонам, не стоило бы, не будь тшенгенский паладин первым кандидатом в преемники; собственно говоря, единственным – и по выслуге, и по заслугам, и по числу сторонников в капитуле. И не будь этой беспрестанной, то негромко ноющей, то жгучей, как укус таррантлы, боли в груди…

Нельзя умирать, не выяснив все до конца.

Если есть хоть малая толика надежды, ее необходимо использовать.

Если же нет, то…

Тоненькое, словно бы комариное, жужжание возникло вдруг ниоткуда – и тотчас угасло, растворившись в тишине.

Магистр прикрыл глаза, вслушиваясь.

Острые, обтянутые сухой пергаментной кожей скулы заострились.

– Я понял, Заступник. Мне было тяжело думать об этом. Но если иначе нельзя, значит, быть по сему! – сказал старик отвердевшим голосом, и ему почудилось, что Третий Светлый печально кивнул.

Магистр совершил положенный четырехсложный поклон и, сдерживая стыдное стариковское кряхтенье, поднялся с подушек. Мельком подумал с отвращением: вот так, на подушках да пуховиках, придется, пожалуй, выехать на последнюю свою битву – а она уже не за горами…

Хлопнул в ладоши; не глядя на вошедшего служку, распорядился:

– Пусть придет тшенгенский паладин. Но прежде пусть явится брат Ашикма.

…Грузно ступая, прошел к узкому стрельчатому окну, раздвинул тяжелые шторы, впуская в кабинет утро – ясное и прохладное.

Отсюда, с высоты пятого, предпоследнего уровня страж-башни, вид на город распахивался во всю ширь: вот – темно-коричневые бастионы Аарнэпяэва, за ними – черно-вишневые, поросшие мхом стены Обители Красноголовых, а еще дальше – приземистые арки Предмостных врат, сложенные из нетесаных валунов.

Полукруг рва, обоими концами упирающийся в быструю Кимбру.

Слева за внешней стеной, почти у клоаки, нелепо подергивается на крохотной виселице смешная куколка, сучит ножками, никак не желает успокоиться; что ж, рассветный час – обычное время исполнения приговора Судной Палаты.

С левого берега втягивается на Ягвин мост вереница бычьих упряжек, волочит в крепость какой-то обоз, повозка за повозкой.

Торговая площадь кишит народом – вот-вот начнется ярмарка.

На узких улочках, как всегда, белым-бело от послушничьих плащей; белизна густо усеяна фиолетовыми крапинками: семерки полубратьев, ведомые рыцарями Ордена, спешат сменить уставшие караулы; на стенах в ожидании скорой смены, картинно отставив копья, замерли замковые стражи…

Всей грудью вдохнул магистр прозрачный воздух, и глаза его потеплели.