– Каков он на вид, Ллан-то? Люди говорят, стра-ашен…

Сержант похмыкал, потеребил усы.

– По чести сказать, брат Мукла, так вовсе ничего особенного, старикашка и старикашка; вот только глаза… – Он вздрогнул. – Ладно, хватит об этом, не к ночи будь помянуто; а знаешь что?.. а вели-ка подать еще вина, да гляди мне, самого наилучшего!

– Беспременно, господин сержант… Эй, Пепка, дурища! Жбан наилучшего вина господину капралу! А вот дозвольте еще вопрос, господин подпрапорщик…

Хоть и опытен был седоусый, хоть и повидал всякие виды, а не устоял перед грубейшей, вовсе ничем не прикрытой лестью. И то сказать: когда еще выпадет случай услышать в свой адрес столь уважительное обращение? – а выйдет ли еще выслужить вожделенную капральскую перевязь, то один только Вечный ведает; высокодостойный Магистрат Старой Столицы на повышения скуп.

Почему не ответить, тем более что вино еще не прибыло…

– Дозволяю, – благосклонно кивнул сержант.

– Слыхал я от проезжих людей, – Мукла значительно помолчал, – что-де и Вудри-душегубец отбегался… Врали, поди?

Седоусый прищурился.

– Правду люди говорят. Повязали соколика. Теперь не улетит.

– Дела-а… – потрясенно протянул трактирщик. – И что ж теперь? В Старой Столице казнить станут?

– Собирались. Но раздумали. В Вуур-Камунгу повезли.

– А что ж так?

– А он там поболе, чем в наших краях, нагрешил. Да и забоялся Магистрат. Вудри Степняк, он и есть Вудри Степняк, тут всякое случиться может. Даром, что ли, охраны к нему полсотни бойцов приставили?

– Полсотни?!!

– Эге ж! Да каких! Отборнейших… – Пузатый кувшин возник на столе, и седоусый мгновенно утратил интерес к беседе. – Ну, поболтали, пора и честь знать. Чей там черед Слово говорить? Твой, Огрызок? Приступай!

Прыщавенький солдатик вскочил; лицо его сделалось торжественным.

Всякий знает: чаша без Слова в глотку не идет; чем Слово хитрее да заковыристее, тем больше почета сказавшему. А почета юнцу хотелось, благо и веселая задумка была.

– Эту чашу я поднимаю за великого воина, за отца нашего и наставника, за славного сержанта Каттве, да живет он долго и счастливо, – уловив краешком глаза довольную улыбку на лице седоусого, Огрызок воодушевился. – Эй, ты, червь навозный! – косолапо протопав вдоль стены, сопляк навис над столом ночного гостя. – Ну-ка, быстро, на колени – и кланяйся, в ноги кланяйся господину сержанту!

Изо рта наглеца парнишки нестерпимо несло чесноком и зубной гнилью.

Гонец отстранился, и это весьма задело ландскнехта.

– На колени, кому сказано!

Гонец отложил в сторонку обкусанную деревянную ложку.

Подчиниться? Никак невозможно. Потомственному слуге дан-Баэлей, обладателю малого герба, негоже прогибаться перед хмельным наемником, ибо сие есть не только лишь своей, но и графской чести умаление. Отказаться? Гм-гм. Юнец-то хлипкий, дешевенький… но старшие, понятное дело, вмешаются, а против пятерых головорезов никак не устоять. Гонцу при исполнении нельзя переть на рожон: безопасность графского послания превыше всего. С другой стороны, если не обуздать наглеца сейчас же, драка все равно неизбежна – не сейчас, так позже.

Выход один…

– Смотри.

Дворянская цепь, извлеченная из-под сорочки, произвела должное впечатление, а гонецкий знак, серебряная бляха с оскаленной драконьей пастью, – тем более. Прыщавенький отступил на шаг и приосанился, словно перед собственным капитаном. Седоусый, вернув задницу на скамью, присвистнул. Трактирщик поцокал языком.

– Большая честь для «Трех гнуэмов», господин, – сообщил он, отвешивая гостю неуклюжее подобие поклона. – Смею спросить, отчего ты предпочел мое заведение имперскому посту?

– Часовые не впустили меня, – усмехнулся гость.

– Не впустили тебя, гонца графа Баэльского? – Почтеннейший Мукла был очевидно потрясен.

– Выходит, так.

– М-да, – хмыкнул седоусый. – Распустились в глуши, пьянь болотная. Их бы нашему капитану в науку, лягушками бы запрыгали через недельку. И что ж, господин, ужели ты этакое безобразие так и оставишь?

– И не подумаю, – заверил гость.

– А позволено ли узнать, куда едешь и по какой надобности? – Глаза трактирщика сияли откровенным, совершенно детским любопытством.

Гость молчал. Откликнулся седоусый:

– Не ответит он, хозяин. И правильно сделает. Нельзя ему, – вояка хмыкнул. – А мы и сами с усами, – широкая ладонь потеребила роскошный ус. – Сами угадаем; чай, не первый день на свете живем… Раз гонец при бляхе, стало быть, дело особое, графское, верно? – Он загнул большой палец и вновь приласкал ус, на сей раз правый. – Раз по Южному тракту едет, значит, стало быть, на юг, так? – Указательный палец лег поверх большого. – А ежели на юг, так куда? Ясное дело: либо в Новую Столицу, либо – к пустынникам, либо, сам смекай, к братьям-рыцарям. Иначе некуда. Верно?