Он привез с собой запах моря, смешные одесские словечки и десятикратный бинокль, огромный, как башенная артиллерийская установка.

Андрей в первый же день завладел биноклем и не расставался с ним всю неделю, что Валентин Алексеевич пробыл у них в гостях.

Удивительно преображался мир в выпуклых стеклах, вставленных в черные тяжелые трубки.

Вот в конце улицы движется крохотная человеческая фигурка. На таком расстоянии не разобрать - мужчина это или женщина. Но стоит поднести к глазам бинокль, и смутная фигура как бы делает громадный прыжок и оказывается совсем близко - рукой достать. И сразу видно, что это не мужчина и не женщина, а мальчишка. Идет по улице, глазеет по сторонам и свистит. Да, да, свистит. Ясно видно, что губы у него сложены трубочкой. Отведешь бинокль от глаз - и опять вместо мальчишки серая фитюлька на ножках.

Шесть дней Андрей носил бинокль с собой, смотрел на далекие дома, на деревья, на людей, на летающих птиц и на облака.

И только в последний вечер, когда Валентин Алексеевич уже собирался на вокзал, догадался направить бинокль на Луну.

С этого момента его жизнь изменилась круто и навсегда. Да, говоря откровенно, до того вечера он и не жил по-настоящему. Просто плыл в океане к берегу, который находится неизвестно где.

Рябцев уехал в свою Одессу, и вместе с ним уехала возможность еще раз бросить взгляд на голубой блистающий мир, неожиданно мелькнувший в окулярах тяжелого морского бинокля.

Несколько дней Андрей ходил, не замечая под ногами земли. Нужно было что-то делать, куда-то идти, чего-то добиваться. Только он не знал - куда и чего. Будто потерял самую дорогую для себя вещь и не может найти,

Зашел в фотомагазин, где на полке, выстроившись по росту, стояли бинокли. Целое семейство биноклей - от изящного театрального, отделанного белой пластмассой и увеличивающего всего в два раза, до солидного призматического с восьмикратным увеличением и специальными желтыми фильтрами на окулярах, уничтожающими туманную дымку в ненастье.

Но это было не то. Театральный совсем не годился для наблюдений неба, а восьмикратник был так дорог, что о нем не стоило и мечтать.

Кроме того, в книжке по астрономии, взятой в школьной библиотеке, было написано, что любительский инструмент должен иметь увеличение не менее двадцати крат и что лучше всего для наблюдений неба подходит зрительная труба.

Труба тоже продавалась в магазине вместе с трехногим складным штативом, но на ярлычке крупными цифрами была напечатана такая цена, которая могла испугать даже настоящих астрономов.

Вот тогда-то Андрея и занесло в городскую библиотеку, в которую раньше он почти не ходил.

Именно Александра Ивановна, старенькая разговорчивая библиотекарша, отыскала где-то под барьером тоненькую, всего в шестнадцать страничек брошюрку, дороже которой не было ничего на свете.

Два дня Андрей внимательно читал и перечитывал каждую страничку, выписывая кое-какие цифры в тетрадь, а на третий день твердо знал, что надо делать.

Были мобилизованы все наличные деньги - два рубля тринадцать копеек.

В школьном химическом кабинете у лаборанта Василия Дмитриевича, под клятву, что ничего страшного не случится, было выпрошено двадцать пять граммов азотной кислоты.

На улице Мира у асфальтировщиков добыт кусок черного с маслянистым блеском гудрона.

В музыкальном магазине куплено три коробки чистейшей скрипичной канифоли.

Остальное, в том числе кусок замечательного зеркального стекла от старинного расколотого трюмо, нашлось дома; в сарае, куда складывали отжившие свое время вещи.

Мать никогда ничего не выбрасывала. Даже обрезки веревок и старые башмаки аккуратно заворачивала в бумагу и уносила в сарай.

– Своим трудом нажито, на свои копейки куплено, - говорила она. Когда-нибудь пригодится.

Все материалы Андрей перетащил на чердак. Теперь, прибежав из школы и наскоро перекусив, он залезал на шкаф, осторожно поднимал крышку люка и так же осторожно опускал ее за собой.

Работал до половины пятого. Затем уничтожал все мало-мальски заметные следы, спускался в свою комнату и засаживался за уроки.

Пришедшая с работы мать ничего подозрительного не замечала.

Через сорок четыре дня, потных, жарких, наполненных скрипом наждачного порошка, визгом ножовки, запахами азотной кислоты, гудрона и канифоли, чердак дома номер шестнадцать по улице Тургенева перестал существовать. Внешне это ничем не выразилось, кроме нескольких чуть приподнятых черепиц на крыше, но если бы кто-нибудь из домашних додумался заглянуть в люк, то...

Впрочем, на чердак никто никогда не заглядывал. Считалось, что там ничего не может быть, кроме пыли, паутины и ломаной мебели.