– Дайте, я сам, - сказал незнакомец.

– Нет-нет, - сказал прокурор.
– Я хочу проявить VBB ува... уваже...

Руки дрожали, спички ломались. Наконец одна из них зашипела и вспыхнула. Евпраксеин поднял ее на уровень своего лица. Незнакомец с цигаркой потянулся к огню, глянул на Евпраксеина, вздрогнул и отшатнулся

– Вы прокурор?
– спросил он взволнованно

– Прокурор, - кивнул Евпраксеин.

Легким порывом ветра задуло спичку. Прокурор достал вторую, чиркнул и увидел, что незнакомец быстро удаляет ся от него.

– Да куда же ты?
– растерялся Павел Трофимович.
– На, прикури. Слышь, друг! Братишка! Остановись!

Он даже пробежал несколько шагов за незнакомцем, но потом махнул рукой, остановился и, сказав "эх ты, дурак!", плюнул.

Затем вытащил из рукава шарф, намотал его поверх воротника пальто и пошел дальше, рассуждая с самим собой.

– Тоже мне трус поганый, прокурора испугался. И правильно делаешь, что боишься, - сказал Павел Трофимович, обращаясь к оказавшемуся на пути телеграфному столбу.
– Правильно! Ты думаешь, человек человеку кто? Друг? Товарищ? Братишка? На-ка выкуси! Человек человеку люпус ест! Человек человеку волчище вот с такими клыками. Да, конечно, я - прокурор. Я прокурор!
– повторил он и пошел дальше.
– Я коммунист. Я солдат партии. Я не имею права на мягкотелость. Вот побьем немцев... Вот коммунизм построим и тогда всем по потребности... Тогда будем каждого по головке... гладить. А сейчас не время...
– Он остановился, подумал.
– И вчера было не время.
– Он еще подумал и оглянулся.
– И завтра будет не время.
– И снова повысил голос.
– Но все равно! Я боец! Я солдат!! Я палач!!! Я убийца!!!! Я сволочь!!!!
– завизжал он и стукнул себя кулаком в грудь.

Азалия Митрофановна, или просто Аза, жена прокурора, сидела перед зеркалом и растирала на скулах крем. Было поздно. Дети, Аленка и Трофимка, давно легли спать. Тарелка репродуктора едва дребезжала, передавая легкую музыку. За дверью послышались шаги. Аза насторожилась. Дверь распахнулась, и на пороге в расстегнутом грязном пальто появился Павел Трофимович

– Господи! Опять?

– Опять, - кивнул Павел Трофимович.
– А ты все это?

– он потер под глазами, как будто тоже мазался кремом.
– Хочешь быть молодой? Не поможет. Нет Жизнь кого хочешь сморщит, даже жену прокурора.

– Паша!
– сказала она с упреком

– А что Паша? Что Паша?
– он погладил пальцем ее халат.
– Халатик-то шелковый.

– Ну, Паша, ты же сам купил мне его ко дню рождения

– Да, конечно.
– Расхаживая по комнате, он делал замысловатые движения руками.
– Я купил. Ко дню рождения. А на какие шиши? А за что мне эти шиши платят9 А шиши мне эти платят за то, что я людей...
– он приблизил к ней красное лицо и резко выдохнул: - ...убиваю

– Паша!
– закричала она - Подумай, что ты говоришь!

– Ха-ха, - засмеялся он, - подумай. Давно подумал. А что делать? У меня семья и все вы жрать хотите!

– Паша!
– сказала она с упреком.
– Ты же детей разбудишь.

– Ах, детей!
– Он ворвался в детскую и, отпихивая повисшую на руке жену, заорал: - А ну вставайте, паразиты! Я хочу вам объявить, что ваш отец палач и убийца!

Они не спали. Семиклассница Аленка и пятиклассник Трофим сидели каждый на своей кровати, подтянув к подбородкам одеяла и прижимаясь к стенке.

– Аленка! Трофимка!
– широко расставив руки, мать загораживала их от отца.
– Не слушайте папу. Папа пьяный.

– Да, я пьяный. И потому говорю правду.

Он вышел в переднюю и на листе, вырванном из Ален-киной тетради, держа ручку в кулаке, разбрызгивая чернила, написал: "Я, прокурор Евпраксеин П. Т., находясь в здравом уме и трезвой (зачеркнуто), признаю свое соучастие и объявляю о своем выходе из. Я знаю, на что иду, но у меня больше нет сил и мой поступок продиктован моей гражданской совестью и"

На этом он закончил и, не поставив ни точки, ни многоточия, ни времени, ни числа, расписался. И щедрым жестом протянул бумагу жене:

– На отнеси!

– Кому?

– Им.

– Хорошо, - сказала она покорно, - я отнесу. Ты разденься и отдохни,а я отнесу.

– Отнесешь?
– Он вскочил.
– Посадить меня хочешь?
– загремел торжествуя.
– Дай сюда!
– Он вырвал бумагу и разорвал.
– Я знал, что ты такая, что только и ждешь, как бы избавиться. Вот ко мне сегодня приходила... простая русская женщина... даже не расписана, а готова ради него... А ты-ы!.. Под расстрел меня хочешь? Сволочь! Не дождешься. Я сам...

И тут повторилось то, что случалось не раз. Он сорвал со стены двустволку и закричал:

– Выходи!

– Паша, - сказала она грустно, заранее зная, что ее довод не подействует.
– Ты хоть бы детей постеснялся.

В прежние времена дети кидались к отцу, хватали его за ноги и кричали "папочка". Теперь они сидели в своей комнате и с испугом следили за происходящим через открытые двери.

– Выходи!
– торопил прокурор.

– Погоди, я хоть сапоги надену.

– Ну да, еще сапоги пачкать. И так хороша будешь.