Черт возьми, но ведь нужно не только опасаться, бояться, остерегаться, надо чем–то реально помогать Этьену! Гри–Гри не чувствовал за словами и поступками Ильи той острой тревоги за судьбу Этьена, той оперативной деловитости, которая всегда ощущалась в рекомендациях Старика. Это Илья должен был подобрать замену для Этьена и не выполнил давнего приказа Старика.

Проницательность Ильи в отношении секретарши мнимая; он исходит из того, что в ОВРА сидят олухи. Бдительный товарищ не понимает: если бы секретарша в самом деле сотрудничала с ОВРА, итальянцы обязательно создали бы видимость, что ее преследуют, и сделали бы это именно для того, чтобы она сохранила доверие друзей Кертнера!

«Она могла бы уже много раз воспользоваться обстановкой и скомпрометировать нас, — размышлял Гри–Гри. — Не стала бы контрразведка ходить так долго вокруг да около!»

И потом Илья не знает и не принимает во внимание всех дополнительных жизненных обстоятельств, обусловивших нынешнее поведение Джаннины, — и гибель отца, и смерть отчима, и ее ссоры с женихом на политической почве. Автор бдительных шифровок не в ладах с психологией, не знает правил, каких придерживаются умные контрразведчики в своих тайных поединках с противником. Наконец, разве Грй–Гри вправе не доверять собственному впечатлению о Джаннине, сомневаться в ее искренности, считать все ловким притворством?

Гри–Гри отправил в Центр телеграмму, в которой выразил острую тревогу за судьбу Этьена, просил принять более действенные меры для облегчения его участи и подтвердил, что ответственность за подбор связных он полностью берет на себя.

58

Большая камера о трех каменных стенах, а четвертой стеной служит сплошная решетка, выходящая в коридор. Стена–решетка удобна тюремщикам: ничего не укрывается от их всевидящих глаз, жизнь камеры как на ладони.

Но решетка позволяет видеть все, что делается в коридоре, и нет тюремных тайн, которые тотчас же не становились бы достоянием заключенных.

Камера, в которую посадили Этьена, была рассчитана на восемь человек, в нее втиснули тринадцать коек. Здесь сидела группа заслуженных революционеров, стойких борцов с фашизмом — Джованни Роведа, Каприоло, Бьетоллини, Будичин, Йори и другие.

Когда мимо решетки вели политзаключенных, они приветствовали жестами или возгласами соседей Этьена по камере. Тюремщики следили, чтобы проходящие не заговаривали с обитателями камеры. Лишь стражник Карузо, когда дежурил один, не мешал скоротечному общению политических между собой.

Три большие камеры для политических в том же коридоре набиты преимущественно молодыми парнями — это рабочие из Милана, Реджо дель Эмилии, Турина, Модены, Пармы, Болоньи, Брешии. И ничего удивительного в том, что молодые выражали свое почтение вожакам коммунистического подполья, популярным в Ломбардии и Пьемонте.

Администрация старалась отъединить политическую молодежь от старожилов тюрьмы. Вот почему, несмотря на тесноту, две промежуточные камеры в коридоре пустовали…

Началось с того, что уголовники, которые разносили по утрам хлеб, протащили назад мимо стены–решетки мешки с нетронутым хлебом. В то утро молодые парни из многих камер взбунтовались и объявили голодовку, протестуя против каторжного режима и против того, что ухудшилось питание.

В Италии заключенные находятся на довольствии у поставщика. Он одевает, обувает арестантов, ремонтирует их одежду и обувь. Он же держит лавку и продает кое–какую провизию тому, у кого есть деньги на тюремном счету.

При сдаче подряда на питание заключенных обусловливается и качество макаронных изделий, и заправка супа. В Кастельфранко уже не раз происходили скандалы из–за того, что жуликоватый подрядчик не придерживается стандарта. Или еще хуже — от супа несет тухлятиной. А сам–то суп — жиденькое хлёбово. Про такое — вспомнил Этьен — в Белоруссии говорили: «Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой».

Однажды подрядчик завез такие темные макароны, что вызвал в тюрьме всеобщее возмущение. В тот день стража боялась открыть двери в камеры, никого не выпускали на прогулку. Чтобы успокоить заключенных, в тюрьму привезли в запломбированном мешочке макароны — ту самую пробу, которая фигурировала при сдаче подряда. Подрядчика тогда уличили в обмане, он извинился, но его раскаяния хватило ненадолго: оно оказалось еще более скоропортящимся, чем его провизия.

Пайка хлеба и миска супа — дневной рацион заключенного. Он даже не вправе попросить кружку кипятку — только холодную воду.

Воскресенье — праздник для всех католиков, в том числе для заключенных. Воскресный режим отличался от будничного: каждый получает еще две–три картофелины в кожуре и 125 граммов мяса без костей; воскресный бульон — отвар этого мяса. И вот уже не первое воскресенье мясо давали гнилое, а хлеб становился все менее съедобным.

Когда утром молодым политзаключенным принесли хлеб, они его не взяли и остались сидеть на нарах со сложенными руками. А в обед отказались подставить свои миски под черпак, которым разливали суп. В протухшем супе червей плавало больше, чем крупинок риса.