Берзин задумался, глядя в окно, а когда вновь повернулся, то отчужденно взглянул на стоящего посреди комнаты Илью.

— Я сам напишу аттестацию, — сказал Берзин сухо. — И сделаю это немедленно. Вы свободны.

Едва Илья вышел, почтительно прикрыв за собой дверь, Берзин без помарок написал аттестацию на полковника Л. Е. Маневича (Этьена):

«Способный, широко образованный и культурный командир. Волевые качества хорошо развиты, характер твердый. На работе проявил большую инициативу, знания и понимание дела.

Попав в тяжелые условия, вел себя геройски, показал исключительную выдержку и мужество. Так же мужественно продолжает вести себя и по сие время, одолевая всякие трудности и лишения.

Примерный командир–большевик, достоин представления к награде после возвращения.

Армейский комиссар 2–го ранга Б е р з и н».

Он вдруг подумал, что, когда Маневича вызволят из тюрьмы, когда он вернется в Москву и основательно подлечится, хорошо бы его взять в аппарат разведуправления, хотя бы на год–два. Вот для такого назначения звание «комбриг» окажется совсем не лишним. А после года–двух — может быть, и обратно в конспиративное пекло!

А что, если на место Ильи назначить Маневича? Он же знает всю подноготную разведки, столько лет воочию и пристально наблюдает за подготовкой Гитлера и Муссолини к большой войне.

После того как Берзин поработал в Испании, поварился там в кипящем котле, он на многие старые порядки, заведенные в разведуправлении, начал смотреть по–новому и заново переоценивал всех работников. Каждый работник разведуправления должен сам хлебнуть однажды опасности, почувствовать себя в шкуре того, кто ходит по краешку жизни, кто не только циркулем мерил карты, а мерил шагами фронтовые дороги, ходил по тылам врага в разношенных сапогах, кто слышал орудийные залпы не только на торжественных похоронах у Кремлевской стены…

Лучшие сотрудники управления рвались на горячую оперативную работу. Не далее как сегодня утром непременный и незаменимый секретарь Берзина, надежная и смелая Наташа Звонарева, уже в который раз попросила:

— Отпустите меня, Павел Иванович, в Испанию.

— Не могу, Наташа. Хотя убежден, что ты помогла бы нашим товарищам в Мадриде.

— Да что же я, в самом деле, — инвентарь управления? — спросила Наташа обиженно; и голос у нее был сырой, и глаза на мокром месте.

Берзин встал, обошел кругом массивный стол и отечески обнял Наташу за плечи.

— Все мы — инвентарь революции. И никогда не смей об этом забывать…

Берзин перечитал аттестацию, вручил ее Наташе, попросил отнести в отдел к Илье, а оттуда принести личное дело полковника Маневича.

68

Когда Карузо привел заключенного 2722 в комнату свиданий, его уже ждали. Адвокат Фаббрини встал со скамьи, а надзиратель остался сидеть у дальней стены.

Кертнер коротко кивнул адвокату и уставился на тюремного надзирателя. Кто сегодня «третий лишний»?

Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться; сегодня дежурит не тот, который вечно бегает по комнате так что рябит в глазах. Да и лицо у сидящего на стуле как каменное. И не тот, седоусый и лысоватый. И не тот, который дежурил в прошлый раз. Значит, по методу исключения, Этьен имеет честь познакомиться с уроженцем Лигурии.

И тут Кертнером овладел приступ буйной словоохотливости. Будто его привели не из густонаселенной камеры, будто он вырвался из длительной одиночки, устал от молчания.

Он поздоровался с Фаббрини, затем многословно, витиевато обратился к «третьему лишнему» и забросал его ерундовскими вопросами — что–то насчет погоды, спросил, какой сегодня день недели и сколько дней в июле.

Надзиратель послушно отвечал на вопросы, а Этьен весь обратился в слух. Он успел уловить тень удивления на лице Фаббрини; тот слушал своего подзащитного, навострив большие круглые уши, стоящие торчком, как у охотничьего пса.

Конечно, Кертнер сегодня не похож на самого себя, но он уже успел вслушаться: «третий лишний» никакой не лигуриец. Ну ничего похожего! Растягивает гласные и произносит звук «е» очень протяжно, что изобличает в нем скорее миланца. Да и рост не подходит под приметы. Какой же он низенький? Небось встанет со стула — верзилой окажется.

Значит, товарищи по камере ошиблись, значит, в тюрьме существует какой–то неизвестный им, пятый офицер, который дежурит в комнате свиданий.

Фаббрини был сегодня в приподнятом настроении и позволял себе шутки, которые могли показаться безобидными только несообразительному человеку. Он сообщил, что едва успел на свидание, так как поезд из Милана опоздал на два часа; опять поезда разучились в Италии ходить по расписанию.

— Хозяйственное положение Италии все улучшается, — сказал он двусмысленно, — хотя еще не является безнадежным…

Фаббрини достал из раздутого портфеля заготовленное им письмо к капо диретторе. Передавать друг другу бумаги не разрешалось, поэтому адвокат заверил «третьего лишнего» — в письме нет ничего секретного.

«Третий лишний» искоса поглядел, кому адресовано письмо, и сказал с той же миланской сухостью в произношении:

— Прочесть прошение синьору капо диретторе разрешается. Оставить заключенному нельзя.