– Да Аграфена!
– дернул за плечо Груню Виктор. Черная дверь хлопнула.

– Вот привела дворника.
– Фроська вошла в кухню, а дворник топал у дверей, обтирал ноги.

– А ну сюда, сюда!
– кричал Сеньковский из столовой.
– Давай сюда дворника.

Виктор выскочил из кухни.

– Идем!

Дворник снял шапку, застукал сапогами по коридору.

Сеньковский закрыл за дворником дверь.

– Ты вот что, ты доставить должен сюда, вот через полчаса, чтоб было, - Сеньковский ткнул пальцем в часы, - фуражку вольную, штаны и свитку там или пальтишко, вот на господина надзирателя. Понял?
– Сеньковский двинулся к дворнику.
– И смотри мне, сукин сын, чтоб ни гу-гу! А то знаешь!
– и Сеньковский вдруг дернул лицо вперед, и дворник шатнулся назад.
– Шкуру с живого сдеру. Пшол!

Дворник пятился боком в закрытую дверь.

– Разиня!
– визгнул Сеньковский, вцепился в волосы, в затылок и стукнул дворника головой о дверь.
– Лбом, лбом прошиби! Слушай, доставай! повернулся вдруг к Вавичу и заболтал в воздухе пустым графином.

– Фрося!
– крикнул Вавич и сам вышел, пошел к кухне, не дошел вернулся.
– Сейчас, сейчас, - бубнил вполголоса Виктор и ходил, топтался по комнате.
– Нет, ты кроме шуток - приказ?
– Виктор на минуту остановился перед Сеньковским.

– А ты что, дурак, хотел? Бумагу? С печатью тебе? Да? С гербом? Три подписи?
– Сеньковский выкручивал в воздухе пальцем.
– С подлинным верно... Дура! Дура ты... Ну, скоро там?
– Сеньковский стукал стаканом по столу. Ты знаешь, что этой ночью, - Сеньковский хриплым шепотом заговорил, поднял одну бровь, косо наморщился лоб, - говорил генерал Миллер - сердце русского человека не может не возмутиться... да... никак не может... кровью должно обливаться, когда жиды нашего отечества топчут права русского монарха, и кто останется смотреть на это и кто, значит, сложа руки, пускай, значит, тот, значит - стерва, и все верные сыны родины должны как один человек... и чтоб возмущенье и чтоб жидам и всякой сволочи. Жиды, говорит, кучкой, и вы, говорит, должны сплотить оплот... и вали!.. по всем по трем!
– Сеньковский уж говорил громко, на всю квартиру.
– В портрет чернилом! Это как?

– В государя?

– Ну да! Не знал, подумаешь! Шварк чернильницей жидера какой-то. А что, морду не набьем? Набьем, так набьем, ой! Ой, жидочки-голубчики, покойникам позавидуете. Живьем, стервецы, в могилу полезете.

Фроська с опаской боком глядела на Сеньковского и осторожно поставила на стол новый графин водки.

– Ты не думай, - говорил уже сонно Сеньковский и тяжелой рукой наливал в стакан, - не думай, что мы вдвоем. Там уж есть. Приготовлено. Блатовню-то распустили? Вот! Там я еще человечкам мигнул, как следует. Это уж у нас, и Сеньковский пьяной рукой хлопнул через весь стол, - во! Слушай! Ты пожрать давай, - вдруг встрепенулся Сеньковский.
– В семь надо на место. Э-э! Батенька, у нас не игрушки в ушки! Не-е-е!
– и он мотал головой, глаза сощурил.
– Ну! Давай жрать, что ли, - Сеньковский вскочил, - или в кабак посылай, пусть принесет твоя эта задрыга.

"Заснул бы, - думал Виктор, - напился б и заснул бы".

А Сеньковский хлопал ладошкой по столу:

– Давай жрать, что ли! Посылай! Виктор нажал звонок.

Почин

– ДА НАПЯЛИВАЙ, напяливай, - дергал Сеньковский Виктора за ворот, во, во как! И воротник, стой, ворот подыму!

И Виктор ежился, дергал локтями в черном полупальто. Луком и еще кислым чем-то пахнуло из бортов, и Виктор тряс головой.

– Ух ты!
– и Сеньковский присел, ухватился за колени.
– Ах, черт тебя разъешь, - хохотал, мотал головой Сеньковский.
– Жене пойди покажись фалейтор! Ей-богу, фалейтор; ну, конюх, что с барыней живет, тьфу ты, чтоб тебя, - и Сеньковский нахлопнул на Виктора картуз по самые уши. Он высунулся в переднюю, кричал через смех, через гогот: - Мамаша! На супруга полюбуйтесь. Ей-богу, он с чужой барыней живет!

Виктор дернул Сеньковского назад.

– Брось ты...не понимаю... и она тяжелая у меня, ты, брат...

– Верно, она у тебя не легкая! Да ну их в болото! Ты револьвер! Бери, дурак! Мало что там может.

Виктор скинул картуз, бросил на стол. Глядел в окно, в штору.

– Ты что?
– повернул его за плечо Сеньковский.
– Идешь?
– и губу вперед выпятил, хмуро прищурился на Виктора.
– Нет? Так, значит, и доложить? Что с жидами, значит? И пусть царю в морду плюют?

Виктор зло покосился на Сеньковского.

– Да я твою королеву - знаешь, Господь с ней, - а служить, так... Да ты револьвер на шнурок и на шею, чтоб не вырвали там. Ну, готов?

Сеньковский толкнул дверь в прихожую. Груня стояла в коридоре, глядела, рот приоткрыла. Виктор шагнул из комнаты.

– Витя! Не ходи, не смей!
– крикнула Груня.

– Служба-с!
– и Сеньковский назидательно тряхнул головой.
– Приказ в штатском.

– Витя!
– Груня шагнула и руку одну вытянула вперед.

– Да мы пройдемся, поглядим там.
– И Сеньковский пихал Виктора вперед.
– Мы скоро назад.

Виктор шел молча. Передергивал лопатками.

– Что, с приложением полпузанчик?
– и Сеньковский захватил в кулак пальто на спине у Виктора, тер по хребту.
– Почесать?

Было темно, фонарей не зажгли. Кое-где у ворот глухо гудели темные кучки народу.

– Постовой!
– и Сеньковский толкнул Виктора под локоть, кивнул на студента на мостовой.
– Снять, что ли, - и Сеньковский огляделся, - или рано?

Виктор молча вертел головой.

Они вышли на пустые улицы, и свет в окнах, теплый уютный свет, и где-то за окном пели хором. Виктор повернул голову на свет, на песню, погладил глазами окно.