Стив остановился на секунду, потом обернулся к ней:

– Я рад, что они придут, – произнес он очень серьезно, и сиделка повела его под руку за дверь.

Время тянулось бесконечно долго, и Энни пришлось собрать все силы, чтобы спокойно и терпеливо дождаться нужного часа. До их прихода надо было ждать еще часа три.

Одна за другой к ней подходили ее соседки по палате, чтобы переброситься словами. Две из них тоже пострадали во время взрыва в супермаркете. Некоторых из них уже выписали. И на их место положили больных, не имевших никакого отношения к происшедшему в универмаге. У Энни появилось такое чувство, как будто больничные стены наполняются разными болезнями, сменяющими друг друга по очереди.

Она вспомнила, что хотела спросить у Стива, – испытывал ли он гнев из-за того, что с ними случилось. Энни смотрела на дверь и думала о нем. Он сказал, что еще вернется. Уверенность в том, что так и будет, придавала устойчивость и надежность мыслям, которые летали у нее в голове, ускользая, подобно золотым рыбкам.

Ровно в половине третьего в палату вошли Мартин и мальчики. Должно быть, они ждали за дверями, пока наступит время для посещений.

Энни сразу увидела их. Они стояли у входа в палату, озираясь, стараясь увидеть ее. За детьми, как будто защищая их от чего-то возвышалась высокая фигура ее мужа. Лицо Тома было серьезным и сосредоточенным. Бенджи раскачивал руку отца и глядел на кровати. А внезапно он указал на нее пальцем и радостно закричал:

– Вон мама! Вон она!

Снова волна счастья захлестнула Энни. Она протянула к ним свою здоровую руку. Том подошел, вернее подбежал первым и резко остановился у ее кровати.

– У тебя все о'кей? – спросил он, вглядываясь в лицо матери.

– Да, Томми, все отлично, – звук ее голоса успокоил его. Он обвил руками ее голову и она крепко обняла сына, прижимаясь щекой к его волосам. Энни поцеловала его макушку, улыбаясь и чувствуя, как в уголках глаз становится горячо от подступивших слез.

– Я так рад, что тебе стало лучше, – бормотал он ей в плечо. – И без тебя совсем даже не весело на Рождество.

– Я знаю, – прошептала Энни. – Ты не расстраивайся. Впереди у нас следующий год, и еще много лет и Рождество придет еще не раз.

А Бенджи все стоял, цепляясь за отцовскую руку, глядя на мать, желая и боясь подойти к ней, Энни понимала его состояние. Она еще никогда не покидала его более, чем на день, такая разлука с матерью была первой в его коротенькой жизни, и он просто отвык от нее.

– Ну же, Бен, – тихонько позвала она сына.

Мартин поднял его, подсадил на кровать рядом с ней, и Энни звала малыша за руку. Ей хотелось сжать его ручонку в своей, целовать круглую мордашку, схватить, прижать его к себе, чтобы никто никогда не мог отобрать малыша у нее. Но она заставила себя обуздать свои чувства, чтобы не напугать Бенджи. Энни улыбнулась, обняла его и весело сказала:

– Жалко, что вы не видели меня в другой палате. Какие там были строгие доктора. А здесь совсем хорошо, вы можете приходить ко мне, когда захотите.

– Я хочу, чтобы ты пришла домой, – сказал Бенджи. – Пойдем прямо сейчас.

Они засмеялись, а малыш теснее прильнул к ней и дотянулся к отметинам на ее лице.

– Сильно ударилась? – спросил он, и Энни ответила:

– Нет, Бенджи, не очень. Я приду домой, как только смогу, обещаю тебе.

Поверх мальчишеских голов она посмотрела на Мартина.

– Ты выглядишь значительно лучше, – сказал он.

– Знаю…

Энни хотелось поделиться радостью нового видения давно знакомых вещей, тем счастьем жить, которое так захватило ее сегодня. Она задумалась, подыскивая какие-то особенные слова, чтобы выразить свои чувства, но не найдя их оставила свои попытки, свои чувства, и решила просто рассказать о событиях сегодняшнего утра, надеясь, что Мартин поймет все сам.

– Знаешь, когда меня увозили из палаты, реанимации такой уже привычной, покойной, я почему-то испугалась что меня ждет за ее дверями, какой-то чужой, враждебный мир? И вдруг этот мир, этот коридор, и лифт, и палата внизу, весь этот неизвестный мир оказался таким обычным – и таким прекрасным.

Это было похоже… на пробуждение после долгой и тяжелой ночи на внезапное прозрение. Я так отчетливо увидела все цвета, все краски, все линии и формы, и дома, за окном, и лица людей.

Энни вспомнила лицо Стива, озаренное ликующим светом выразительных глаз.

– Это было такое счастье – снова жить в мире таких простых, таких ясных – и таких удивительных вещей, и мне вдруг показалось, что из мира исчезли уродства, убожество, нищета, пороки. И захотелось, чтобы все жили счастливо и… красиво, да, красиво, И самой мне теперь, хочется жить такой же полной жизнью, так же остро все чувствовать, видеть, и слышать.

Энни внезапно отчетливо осознала, что Мартин не понимает ее. Да, он слушал ее – и не слышал, не воспринимал ее слова. Вот он сидит перед ней, как всегда немного ссутулившись, и руки устало лежали на коленях, и смотрит на нее, но взгляд у него озабоченный и словно потухший. Нет, ее радость, ее прозрение не затронули никаких струн в его душе. Сожаление и неожиданное чувство вины, коснулись ее словно чьи-то холодные пальцы.