Часть вторая. Чума

Сны цвета желтого клена

"... Вершины. Их покатые плечи в цветах, едва видимых, но крепко и нежно пахнущих. Их скаты блестят слюдой, малахитом и мрамором. Ветер, пробегающий здесь, чист и холоден, как ключевая вода. Но сами они неописуемы. Нет на человеческом языке таких слов, чтобы показать, как они все сразу поднимаются к небу, более дерзкие, чем знамена, более спокойные, чем могилы; громадные, каждая в отдельности, и больше, чем океан, больше всего, что есть на земле великого, когда они вместе..."

Он с сожалением закрыл книгу. Легко поднялся и, оглядевшись, молча занял свое место в строю. Их было восемнадцать. Вытянувшись цепочкой, они уверенно и быстро стали спускаться по узкой, шириной всего в два человеческих шага, тропе. Он старался не смотреть вперед, но взгляд то и дело приковывала к себе круто обрывавшаяся справа бездонная, черная пропасть, с извивающейся по самому дну змеевидной дорогой. У него слегка кружилась голова, ломило в висках. Он попробовал мысленно сконцентрироваться на маленькой точке в районе солнечного сплетения, приноровить частоту дыхания к знойному, разряженному воздуху, стараясь не думать о том, что каждый вдох и выдох, каждый шаг приближают его к черте, за которой... На что же это будет похоже? Он словно перенесется в параллельный мир, с иными законами и реальностью. Ощутив внутри промозглый, стылый холод, он зябко поежился.

"Во имя чего я делаю это?
– Он посмотрел на идущего впереди человека, отмечая знакомые и ставшие уже привычными для него детали одежды.
– Они воюют за свою веру и Родину. А что здесь делаю я? Или это тоже моя война?"

"... Вокруг великая тишина, горные склоны снизу кажутся совсем отвесными, и на одном из них, блестя повязкой из голубой эмали того действительно неизъяснимого цвета, какой разучились приготовлять современники, высится конусообразная башня - сторожевой пост Тамерлана..." - пришли ему на память прочитанные на привале строки из книги Ларисы Рейснер.

Но эти горы были другие: из враждебного, затаившегося мира. И он понял причину своей неудовлетворенности и тревоги. Все оказалось просто... Страх! Страх начала конца. Оголенный сгусток чувств, в котором есть прошлое и настоящее, а будущего может на быть.

Идущий впереди старший группы сделал знак рукой, призывая к вниманию. Все остановились, затем рассредоточились. Он с нарастающим волнением следил за приготовлениями к бою. Трое отделились от группы и подошли к нему. Он понял, что пора. Вчетвером они продолжили медленно и осторожно спуск вниз, к заранее условленному месту. Достигнув его, осмотрелись. Его напряжение достигло предела, но троих сопровождающих, казалось, нисколько не волнует предстоящая операция. На изрытых морщинами, с выдубленной, опаленной и иссушенной солнцем кожей, лицах застыло каменное, холодное спокойствие. Они обменялись несколькими фразами и, кивнув ему на прощание, отправились в обратный путь - туда, где вжавшись в расщелины, их ждали соплеменники.

Он поднял голову вверх и прислушался. Его поразила насыщенная, пронизанная насквозь солнцем, но ледяная, космическая тишина. Тишина... Горы в ледниковых шапках... И будто опустившаяся на них аура Вселенной, льнущая к коже, проникающая в поры. Тишина, в которой слышался чужой, заунывный, но не лишенный красоты и гармонии, сказочный голос Азии.

И еще привидился откуда-то с небес - взгляд: то ли Аллаха, то ли Иисуса Христа, вопрошающий с недоумением и тайной надеждой:

– Люди, зачем вы здесь? Что делаете?..

И наш, до идиотизма нелепый у порога третьего тысячелетия, ответ:

– Господа Всевышние, докладываем: мы здесь по делу - убиваем друг друга!

Словно в подтверждение его мыслей, рядом что-то гулко лопнуло, словно вздохнул горный великан, чихнул со сна, встряхнув каскадом каменных, жестких волос. Он съежился, втянув голову в плечи. "Началась моя война..." - промелькнуло в сознании, но то, что наступило потом...

... Оглушенный грохотом, парализованный в мыслях и чувствах, он не помнил, как оказался в гуще боя среди рагромленного каравана. Его взгляд выхватывал отдельные эпизоды. Люди научились это делать, но слов для этого подобрать было нельзя. Война? Бой? Столь же слабо для объяснения, как если бы кому-то пришло в голову сравнивать сбежавшее на плите молоко с извержением вулкана. И все это тщательно планировалось, выверялось и готовилось ради него.

"Господи, прости меня..." - прошептал он запекшимися, непослушными губами. Не сознавая, не помня себя, забыв вообще обо всех инструкциях, он стоял во весь рост, глазами, точно объективом, "отщелкивая" страшные, неподвластные разуму, противоестественные самой жизни, кадры.

КАДР ПЕРВЫЙ. Объятый гигантским факелом "наливник"; из его развороченного взрывом брюха, с рванными, раскаленными краями, к небу тянулись черные, густые космы дыма, словно вставшие дыбом волосы...

КАДРЫ ВТОРОЙ, ТРЕТИЙ, ЧЕТВЕРТЫЙ, ПЯТЫЙ,,,

КАДР ШЕСТОЙ. Перевернутая, лежащая на боку кубышка БМП, беспомощная и жалкая, как опрокинутая на панцырь черепаха. Рядом - две "разменные монетки" цвета хаки - распластанные, изуродованные осколками, разутюженные взрывом по дороге, отливающие на солнце червонной, застывающей пленкой крови...

КАДРЫ СЕДЬМОЙ,,, ДЕСЯТЫЙ,,, ПЯТНАДЦАТЫЙ,,,

КАДР ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ. У обочины дороги сиротливо сидящая еще одна "разменная монетка", с блуждающей по лицу детской, непосредственной улыбкой. Парень, зажав между обрубками ног ботинок, деловито и спокойно пытался снять его с остатка оторванной ноги. Сидел, снимал и... улыбался!!!