Он был убийца. Профессионал. Его больное воображение уравняло жизнь и смерть: если вторая - продолжение первой, то почему и она не может быть гармоничной и прекрасной? Он был убежден: смерть не должна быть отталкивающе-ужасной и отвратительной. Именно такую он видел много раз и именно такой он однажды умер сам.

В тот роковой день он не хотел возвращаться, отчаянно сопротивляясь и ускользая, из последних сил цепляясь за дарованные ему там свет и любовь. Но его возвращали назад, в этот мир, во тьму и ненависть. И он вернулся... Вернулся, чтобы убивать, сделав своим кумиром смерть. Потому что был уверен: после нее - свет и любовь.

... Лукин выложил перед ним на стол фотографию и конверт с авансом:

– Лейтенант, ты должен "договориться" с ним в течение двух дней. Полнял? Два!
– для убедительности он показал на пальцах.

Тот заулыбался и тоже показал два пальца, кивая головой.

– Но это должен быть нормальный случай. Понимаешь, нор-маль-ный!

Лейтенант нахмурился и отчаянно потряс головой. Глаза его при этом сделались печальными и строгими. Лукин бросил мимолетный взгляд на сидящего поодаль Озерова и продолжал настаивать:

– Ты должен договориться с ним нормально. Иначе заказов больше не будет. Ты понял?

Его собеседник угрюмо молчал, опустив голову. Потом поднял ее и согласно кивнул.

– Ну вот и молодец, - с облегчением заметил Лукин, поднимаясь.
– Иди, ребята отвезут тебя на квартиру. А завтра я жду тебя. Как договорились.

Когда Лейтенант вышел, Лукин повернулся к Озерову. Тот нервно заерзал в кресле.

– Когда-нибудь мы на нем засыпемся, - проворчал недовольно.

Лукин натянуто улыбнулся:

– О таком киллере можно только мечтать. Профессионал высшего класса и... немой! К тому же без роду, без племени.

– Где ты его вообще откопал?
– хмуро бросил Озеров.

– В Москве, на вокзале.

– Приступ человеколюбия?

– Я за ним час с лишним наблюдал, - продолжал Лукин, не отреагировав на колкость.
– Он, вроде бы, безучастный ко всему был, но стоило кому-то его задеть или толкнуть... Реакция мгновенная. И еще глаза. Наверняка готовили его серьезные люди, натаскан на уровне подсознания.

– А тебе его не "подвели" часом?
– осторожно проговорил Озеров.

– Исключено, - убежденно ответил Лукин.
– За это время на нем достаточно "повисло". На такой беспредел никто бы не пошел.

– Ты хорошо его проверял?
– не унимался Озеров.
– Сам понимаешь, за такой куш ему и не то могли разрешить.

– Да он по жизни чокнутый! Оживляется, когда завалить кого-нибудь надо. На красивой смерти помешан. Я узнавал, он при вокзале месяца четыре жил. Откуда появился, никто не знал. Может, из госпиталя сбежал. В них после Афгана много шизиков лежит. А этого заклинило на лейтенантском звании. Отсюда и погоняло его.

– Что, никаких документов?

– Откуда? У него из документов только вши были. Да не переживай, чисто за ним все. Мои ребята проверили: ничей он.

– Ну смотри, чисто так чисто. Но как бы у него шарики не переклинили. Сам же говоришь, чокнутый.

– Он спокойнее младенца. Шизить только в "деле" начинает.

Они помолчали.

– О Сотниковой слышно что-нибудь?
– вновь подал голос Озеров.

– Пропала баба, - досадливо поморщился Лукин.
– И фраерок из больницы, как в воду канул.

– Да-а... Красиво Рысь сделали. Говорил же ему! Зато теперь точно знаем, что ни он, ни Немец, ни Горыныч не продались. Значит, Родионов. А ведь его, суку, как Молохова, так просто не достанешь!

– Достанем. Не мы, так "конторские". У них руки подлиннее наших будут и покрепче. Пусть только золото вытащит на поверхность, попыхтит с вояками. А как доберется до него, мы ему счет и предъявим. У нас тоже свои люди есть "наверху" и неизвестно, у кого "выше".

– С вояками связываться - похлеще, чем с "конторой". Вызовут "нулевку" - и поминай, как звали.

– Да сказки это все! "Нулевка"... Армию никогда против блатных не бросали.

– Потому что у нее другие заботы были. Государство охранять от врагов. А от кого теперь охранять, когда Меченый всем, кому мог задницу вылизал и в друзья набился? Нет у нас теперь врагов, одни сожители остались и сутенеры. Чем не друзья?

– Нас это не касается, - хмуро бросил Лукин.
– Меня другое волнует. Молодняк слишком шустрый подрастать начал. Ни в Бога, ни в черта не верят! Гребут под себя всеми четырьмя конечностями. Упустим момент, они потом нас на части порвут, как акулы.
– Он хищно оскалился: - И "нулевке" твоей делать нечего будет.